Приключения барона Мюнхгаузена - Рудольф Эрих Распе

Наконец шквал пролетел, свежий попутный ветер надул наши паруса, и три месяца мы плыли без остановки. Прошли за это время немало. Вдруг с нами начало происходить что-то странное, чего мы никак не могли себе объяснить: дышалось легко, чувствовалась какая-то особенная бодрость и подъём духа. Отовсюду доносилось чрезвычайно приятное благоухание, и даже море переменило свой цвет: из зелёного стало белым.

Тут скоро показалась и твёрдая земля. Мы увидели очень удобную бухту и вошли в неё, но вместо воды там оказалось… молоко, причём очень вкусное.

Мы вышли на берег. Весь остров был не что иное, как огромных размеров сыр. Никогда бы нам не пришло это в голову, если бы не случай.

Был у нас матросик, который питал к сыру какое-то странное, непреодолимое физическое отвращение. На берегу его стало тошнить, и он скоро лишился сознания, а придя в себя, стал умолять, чтобы убрали сыр. Осмотревшись внимательно кругом, мы тут-то всё и поняли.

Островитяне питались только сыром, причём то, что съедалось днём, пополнялось ночью. Всюду на острове рос виноград, но, когда его выжимали, текло молоко, а не сок.

Островитяне отличались высоким ростом: больше сажени – и красотой, и ходили как люди, несмотря на то что у них три ноги. А когда приходят в зрелый возраст, у них вырастает на лбу рог, которым они очень искусно пользуются. Островитяне гуляют, бегают по поверхности своей молочной гавани так же легко, как мы по земле или лугу.

На этом острове-сыре произрастала рожь с колосьями в виде громадного мясистого гриба, где лежали печёные хлебы, которые можно было брать и есть.

Гуляя по этому чудесному острову, мы нашли семь молочных рек и две – из вина. На шестнадцатый день пути мы пришли к противоположной стороне острова и наткнулись на громадные равнины старого загнившего сыра, так высоко ценимого гастрономами. Вместо сырных клещей, как следовало бы ожидать, на этих необозримых равнинах росли превосходные плодовые деревья: персики, абрикосы и многие другие, абсолютно нам неизвестные.

Все эти деревья поражали своими размерами и обилием птичьих гнёзд. Одно из них – гнездо зимородка – было просто-таки громадным: никак не менее крыши собора Святого Павла в Лондоне – и искусно свитым из нескольких деревьев. В нём лежало по меньшей мере – я говорю это без всякого преувеличения – пятьсот яиц, причём каждое величиной с двенадцативёдерную бочку.

Огромных усилий стоило нам разбить одно яйцо, где обнаружился птенец крупнее двадцати взрослых коршунов.

В ту же минуту прилетела самка зимородка, схватила капитана и подняла вверх по меньшей мере на милю. Ударив бедолагу в воздухе несколько раз крыльями, она бросила его в море.

Все голландцы плавают как крысы – вот и капитан скоро добрался до берега. Все вместе мы отправились в гавань, к кораблю, но пошли другой дорогой. По пути, ко всеобщему удивлению, нам встретилось немало нового, интересного и невиданного. Так, мы застрелили двух диких быков с рогом на лбу, между глаз, о чём потом очень пожалели. Оказывается, островитяне искусно приручают быков, и те отлично ходят и в упряжи, и под седлом. Мясо этих животных вкусно и питательно, но местные жители, как я говорил, употребляют только молоко и сыр, а мясной пищи здесь не знают совсем.

До гавани оставалось дня два пути. Мы шли по опушке леса и в одном месте увидели на сучьях высокого дерева трёх повешенных. Как позже выяснилось, казнили их за то, что по возвращении из путешествия они страшно лгали, описывая местности, которых не видали, и приключения, которых не было.

Я нашёл, что с ними поступили справедливо: всякий путешественник должен быть безусловно правдив.

Вернувшись на корабль, мы снялись с якоря и расстались с этой чудесной страной.

Когда судно выходило из гавани, огромные деревья на берегу дважды склонились до земли.

Три дня нас носило по волнам. Компаса не было, и одно небо знало, где находится судно. Вдруг мы заметили, что вода в море стала совершенно чёрной.

Кто-то из нас решился попробовать эту чернильную воду, и – о диво! – оказалось, что это не вода, а чудное вино. Тут же весь экипаж принялся черпать и пить его, и понадобились немалые усилия, чтобы не дать матросам упиться вусмерть.

Увы! Благодушествовали мы недолго. Очень скоро корабль окружили киты и другие морские чудовища, причём одно оказалось столь велико, что даже в телескоп нельзя было судить о его габаритах. К несчастью, мы слишком поздно его заметили, а когда подошли ближе, чудовище раскрыло пасть, втянуло воду, и вмиг наш корабль с мачтами и распущенными парусами очутился между огромными зубами. Чудовище же продолжало глотать воду, и, увлекаемые течением, мы проскользнули прямо в желудок.

Здесь корабль остановился неподвижно, как на якоре во время штиля. Был душно, и невыносимо воняло. Привыкнув к темноте, мы увидели якоря, канаты, лодки, барки и множество самых разных судов, проглоченных, как и наше.

Сколько мы пробыли внутри этой туши – неизвестно: солнце, месяц и звёзды перестали для нас существовать. Каждый день повторялись приливы и отливы. Когда животное глотало воду, был прилив, а когда вода уходила из туловища, наступал отлив и все суда садились на мель. Каждый раз, как нам казалось, животное втягивало больше воды, чем было во всём Женевском озере, которое имело, однако, в окружности тридцать миль.

Во время одного из отливов мы с капитаном и кое с кем из офицеров отправились на рекогносцировку, прихватив с собой факелы. Побродив по этому царству вечной тьмы, мы наткнулись на огромную многонациональную толпу, которая собралась на совещание, как выбраться из заточения. Некоторые корабли находились здесь уже несколько лет.

В ту минуту, когда председатель начал свою речь, проклятое животное, как на грех, стало пить. Вода прибывала со страшной скоростью. Мы едва успели добежать до своего корабля, а некоторым пришлось добираться вплавь.

Спустя несколько часов, когда вновь наступил отлив, совещание возобновилось. На этот раз председателем выбрали меня. Я предложил взять две самые большие мачты, крепко связать их концы и в тот момент, когда животное откроет пасть, всунуть ему в нёбо распорку, чтобы не смогло её закрыть.

Все одобрили моё предложение. Я взял себе в помощь сто самых сильных матросов