Наташа Славина. Повесть для юношества - Вера Сергеевна Новицкая

— Пожалуйте, — указал ей парикмахер на стоявшее перед трюмо кресло.

Наташа опустилась на стул, а хозяин, в одну минуту закутав ее широким белым балахоном, принялся распускать ее косы. Мягкая, пушистая и нежная волна рассыпалась по спине, по плечам девушки, одев ее золотистой мантией. Парикмахер был явно поражен такой еще никогда не виданной им красотой волос. Кажется, в первый раз бросилась она в глаза и самой Наташе, и она залюбовалась в зеркале своим золотым богатством, мягко блестевшим при ярком электрическом освещении. И такая жалость охватила ее, что вот-вот сейчас, чудилось ей, она расплачется.

— Ради Бога, скорей, — сдавленным голосом умоляла девушка, зажмурившись, чтобы не видеть происходящего.

Высоко к самому уху прикоснулось нечто холодное, раздался металлический звук, что-то словно зашипело, и тяжелая золотистая прядь осталась в руках парикмахера.

Наташа чуть не вскрикнула от ужаса, от громадной, почти физической боли — так сильно сжималось ее сердце. Ей казалось, что над ней совершают болезненную и опасную операцию. Но прежде чем она успела двинуться, отдать себе отчет в происходящем, как опять зашипели ножницы, еще, еще… Голове становилось как-то слишком легко, точно холодок пробегал по всему телу. Еще несколько раз, быстро следовавших один за другим, проскрипели ножницы, после чего раздался голос парикмахера:

— Вот и готово-с!

Наташа все еще сидела с зажмуренными глазами: она боялась взглянуть перед собой и увидеть свое теперешнее, новое изображение. Упорно смотря на пол, она поднялась, повернулась спиной к трюмо и тогда уже обратилась к парикмахеру, который аккуратно складывал на ладони отдельные пряди только что обрезанных волос. Наташа боялась расплакаться.

— Так, пожалуйста, дайте мне деньги, я очень тороплюсь, — сказала она.

Человек подошел к конторке, приподнял крышку и, вынув оттуда несколько красненьких бумажек, сложенных веером, подал девушке. Наташа взяла их, но вдруг с тревожным удивлением подняла глаза на стоявшую перед ней фигуру.

— Ведь тут всего шестьдесят рублей, а вы говорили сто…

— Мадемуазель плохо меня поняли. Я тогда говорил: рублей сто, это не значит именно сто рублей, а только около того. Но, понимаете ли, не видевши вблизи товар, трудно судить. Волосы ваши издали казались гуще и цвет ровней, вблизи — совсем другое: сверху один оттенок, снизу другой, а это уж иная цена. Поверьте, я вам очень хорошо заплатил, никто столько не дал бы. Они и того не стоят, я только вас пожалел, вам, верно, денежки очень нужны: кто ж без крайности такие косы продавать станет? Угодно справиться в другом месте? Только, будьте уверены, никто больше не даст. — Он сделал вид, что собирается вернуть ей волосы.

— Все равно, пускай будет, — уже едва держась на ногах, согласилась девушка и, чуть не шатаясь от пережитого волнения, накинув на голову платочек и держа шляпу в руках, пошла домой.

Пользуясь темнотой, Наташа, как тень, проскользнула в свою комнату. Ей хотелось остаться незамеченной. Всякие неделикатные расспросы и изумление были бы для нее невыносимы.

Долго, не зажигая огня, сидела она в уголочке дивана, разбитая, почти больная. Все было так хорошо, и вдруг эта неожиданная, тяжелая неудача. Ста рублей все-таки нет. Правда, есть шестьдесят, но достать сорок рублей для нее теперь так же недостижимо, как и полные сто.

«Воображаю, какая я теперь ужасная, — подумала он. — Надо же наконец посмотреться в зеркало».

Стекло отразило прелестное, скорбное личико ребенка: художественно разметавшиеся завитки мягких пышных волосиков причудливым золотым венчиком окружали маленькую грациозную головку. Но Наташа не заметила этого. Она видела только, что на месте прежних кос торчали какие-то короткие пряди, показавшиеся ей очень безобразными, а в памяти всплыли когда-то сказанные Димой слова: «В стриженой женщине есть что-то противоестественное, оскорбляющее глаз». И девушка опять горько заплакала о своей бесцельно принесенной жертве.

— Матушка царица небесная, что это за маскарад такой! Али ты, мать моя, совсем ума лишилась? Этакую-то красоту, Господом данную, такие волосища обрезать! Да смотри, как коротко обкорналасьто — ни дать ни взять восьмилетний парнишка, — всплеснула руками Анисья, принеся утром Наташе воды для умывания и от избытка чувств по свойственной ей привычке переходя на «ты».

— Хоть ты не брани меня, Анисьюшка, мне и самой жалко своих волос, — с подступившими к глазам слезами заговорила девушка. — Так уж пришлось: всё голова очень болела, думала, легче станет… вот и обрезала… — не привыкшая ко лжи, объяснила Наташа. — Ну-ну, я же не всурьез браню, от жалостливости: помилуй Бог, такие волосища!.. Так, говоришь, головка болит? А все от их, от книгов-то твоих проклятых, от учености этой большой. И то: сидит-сидит день-деньской крюком скрючившись, как голове не заболеть! А по мне, плюнь ты на ученость свою да себя побереги. Митенька вон скоро приедет, а ты глянькось, бледная какая, худенькая стала, ажно душенька моя ноет, на тебя глядючи.

Вдруг, заметив, что Наташа горько, беззвучно плачет, женщина ласково наклонилась над ней.

— Ну чего ж, чего ж, глупышонок ты мой? — ласково гладила она стриженую головку. — Не плачь, девонька, не плачь, лю бая. Знать, и взаправду недужится тебе, расхворалась ты. Вишь, и головонька горячехонькая. Ты полежи, не вставай, а я тебе в кроватку кофейку принесу, сухарики сдобные есть. Покушаешь, так и покрепчаешь. Я мигом. — И растроганная, уже шмыгающая носом Анисья, быстро переваливаясь, направилась в столовую.

— Ах, Боже, что сон сей означает? — в свою очередь при входе Наташи удивилась Катя. — Это еще что за фантазия? Если ты Диме к приезду хотела угодить этим сюрпризом, то как раз удачно попала: он терпеть не может стриженых. Ведь бывают же такие дикие фантазии! Кто своих волос мало имеет, так для теперешних модных причесок еще покупает, а она… — Катя пренебрежительно дернула плечом.

«А я продала свои, чтобы скрыть твой срам», — хотелось Наташе бросить в лицо этой девушке, виновнице всех бед и огорчений. Но она не проронила ни слова, только плотнее сжала губы: за этот год она научилась молчать.

Прошли еще сутки.

На дворе была ночь.

Хотя Наташа сдала уже свой последний экзамен, но в этот поздний час еще не ложилась. Медленно бродила она по дорожкам бесшумного дремлющего сада. Словно посыпанные снежком, стояли вишни, веяло тонким, нежным ароматом распустившейся черемухи, пахло зеленью, весной. Небо было чистое, ярко вырисовываясь, горела Большая Медведица, со всех сторон окруженная своими неизменными верными спутниками. Ночь была тихая, ласковая. Но Наташа как-то особенно тяжело чувствовала себя среди этой обстановки: слишком напоминала она другую,