Наташа Славина. Повесть для юношества - Вера Сергеевна Новицкая

— У-у, змея подколодная! Ахтерка комедиантная! — мысленно наделяла она Катю нежными эпитетами. — Ишь, завертелась! Димочка то, Димочка сё. Глаза бесстыжие! Небось, чует, значит, кошка, чье сало съела. Юлит юла. Вывела бы я тебя на чистую воду, да уж больно к Митеньке жалость-то меня большая сосет, по ему, сердечному, душенька ноет. А евоное сердце чистое и во снах ейных обманов не чует. Хитра-а больно, ну да и на старуху бывает проруха.

Прошло уже более двух недель с возвращения Дмитрия Андреевича, когда в обычное течение жизни его домашних было внесено некоторое разнообразие: в город приехала столичная труппа с одной восходящей артисткой-звездой во главе. Об этом событии красноречиво свидетельствовали громадные заманчивые афиши, расклеенные на столбах и в окнах книжных магазинов. Все спешили приобрести билеты, и к вечеру в кассе было уже все распродано.

Прослышав о труппе и зная, какими страстными любительницами театра были Катя и Наташа, Дмитрий Андреевич еще утром, по пути в больницу, запасся литерной ложей, куда пригласил и обоих Страховых.

Настроение у всех было в этот день как будто лучше обыкновенного. На сей раз Катя, как прежде, шикарно разоделась: на ней было светло-желтое открытое платье с золотыми широкими прошивками, оттененное коричневым бархатом. С золотистой лентой в пышных темных волосах она была чрезвычайно эффектна и красива.

Хрупкая фигурка Наташи в скромном белом платьице, том самом, которое с таким радостным чувством готовила она к приезду Димы, представляла полную противоположность царственной осанке Кати. Она производила впечатление белоснежного лесного ландыша, сиявшего нежной, девственной чистотой, случайно занесенного в эту нарядную залу. Бинокли то и дело направлялись в сторону обеих девушек. Страховы вошли в ту минуту, когда поднимался занавес, и торопливо заняли свои места.

Интересная, наделавшая много шума пьеса с самого начала захватывала зрителей. Со свойственной ей впечатлительностью Наташа переживала завязывающуюся драму, она была вся внимание. Дмитрий Андреевич давно смотрел на девушку и не мог отвести от нее восхищенного, растроганного взгляда. Она порозовела от волнения, дивные глаза ее светились глубоким чувством и были полны мыслью.

Нежный овал детского личика в облаке мягких золотистых кудрей воплощал идеал чистой, свежей юности, подлинной грации. Девушка была волшебной, недосягаемой мечтой, воздушной, почти неземной.

Теплой лаской горели глаза Дмитрия Андреевича, следя за каждым движением, за малейшей переменой впечатления, отражавшейся на ее личике. Наташа почувствовала этот взгляд, и, повернув инстинктивно голову, встретилась глазами со взором Дмитрия Андреевича. И то, что прочла она в нем, пахнуло на нее таким счастьем, такой живой радостью, что целый поток света хлынул из ее глаз, она вся преобразилась, и блаженная сияющая улыбка озарила ее прелестное личико. Волна давно не испытанного горячего чувства нахлынула на сердце девушки. Она рванулась душой навстречу этому лучистому взгляду, которого ей так давно не хватало. Кругом точно все переродилось, зацвело, заискрилось — в ложе сидела опять прежняя веселая, жизнерадостная Наташа.

Первое действие окончилось. Наташа была словно завороженная. Очарование виденного одухотворялось и сливалось с только что пережитым личным ощущением. Ей не хотелось говорить, она сидела, углубленная в собственные чувства.

Раздался легкий стук в дверцу ложи, вслед за которым на пороге появилась франтоватая фигурка с лоснящимся лицом, моноклем в глазу, одетая в какой-то необыкновенно пестрый костюм.

— А, mon cher, сколько лет, сколько зим! — раздалась фатоватая нелепая речь Жлобина. — Enchante! В восторге! Наконец-то вижу вас, mon cher! Я просто в отчаянье приходил: верите ли, вот уже две недели каждый день собирался навестить вас, ma parole! Но это что-то фатальное, никак не вырваться. Понимаете ли, друг мой, на части рвут, положительно на части. — Вдруг, перебивая самого себя: — Mais mon Dieu, что я вижу? Я… я… ослеплен!.. Это какое-то неземное видение! C'est un rêve!.. Честное слово! Ma parole! — продолжал он, уже стоя возле Наташи. — Вы более чем обворожительны, мадемуазель Наташа. Очень, очень благоразумно, что вы воспользовались моим советом: этот лучистый ореол, эти волшебные кудри!.. Я мысленно у ваших ножек!.. Я очарован!.. я ослеплен!.. Я…

— Но, может быть, вы все же сохранили зрение настолько, чтобы узнать старых знакомых? — смеясь, прервала Катя. — Нас тут целых трое, которые не удостоились еще пожать вашу руку.

— Pardon! Тысяча извинений!.. Но, Боже, от одного очарования — к другому!.. — Теперь, уже пожав руки обоим Страховым, Жлобин остановился перед Катей. — Царица!.. Богиня!.. Положительно богиня!.. Я… — Может быть, вы и к моим ногам готовы упасть, — смеялась Катя. — Я хоть и царица, но милостивая, а потому садитесь-ка лучше на стул — право, это будет много удобнее, чем у наших ножек. Ну, как же вам нравится пьеса?

— Прелестна, очаровательна, — снова начал он со своих излюбленных выражений. — Да это вполне естественно, следовало ожидать. Charmant! Прелестно! Как, впрочем, и все, принадлежащее музе нашей знаменитой писательницы Самосуд-Кишковской. Это…

Громкий смех всех присутствующих прервал его.

— Я не понимаю, почему это кажется вам таким забавным? Я совершенно искренне, от души…

— Перепутали Гриневскую с Самосуд-Кишковской! — подхватила Анюта.

— Хе-хе-хе!.. В самом деле! Надо ж было так обмолвиться! — смущенно захихикал Жлобин. — Я почему-то всегда путаю этих двух дам, впрочем, не почему-то, ce n'est pas le vrai mot, а именно потому, что произведения их необыкновенно сложны: та же музыкальность слога, те же глубокие идеи, то же…

Смех еще неудержимее раздался кругом.

Жлобин, весь красный, обратился в один сплошной вопросительный знак.

— Но разве вы сами не находите сходства? — все еще не сдавался он. — И стиль… и…

— Громадное, громадное сходство! — хохотала Катя. — Но все же есть маленькая, совсем незначительная разница, Гриневская пишет пьесы, а Самокиш-Судковская — кстати, ее фамилия именно так произносится — пишет… картины, а главным образом иллюстрирует книги…

Пока шел этот разговор, Наташа, весело улыбаясь, глядела на Диму. Теперь, когда Жлобин, красный как помидор, в смущении крутил ус, девушка повернулась к Дмитрию Андреевичу, желая уловить впечатление, произведенное на него нелепыми словами, но, взглянув на Дмитрия, она испугалась. Лицо его, за секунду перед тем добродушно улыбавшееся, страшно побледнело, почти исказилось: глаза, словно пораженные появлением страшного призрака, остановились на одной точке. Наташа перевела взор по направлению его взгляда и чуть не вскрикнула от ужаса: на мизинце левой руки Жлобина, которой он смущенно покручивал ус, блестела ее брильянтовая звездочка.

Потрясение было так сильно, так неожиданно, что