Наташа Славина. Повесть для юношества - Вера Сергеевна Новицкая

бессильна передать сложные ощущения, испытываемые им. И едва ли найдется даже живое слово, которое сможет выполнить это. Да, и здесь надо, как говорила Наташа, «понять, почувствовать» и…

— Простить, — от себя добавил он.

«Пойми, почувствуй, прости и ты, моя Наташа, почувствуй своей большой, светлой душой», — пишет снова он, но и этот листок, как и все предшествовавшие, кажется ему бледной, жалкой пародией на то, что переполняет его душу. Хочется поехать к ней, броситься к ногам, молиться на нее. Но он не смеет, и какая-то робость одолевает его.

— Нет. Сначала написать, узнать, что думает она, может ли простить, откликнется ли, а тогда уже ехать. И каждый день пишет он длинные письма, но ни одно из них не доходит до одинокой тоскующей Наташи. В таком колебании проходит три дня.

За это время только одну мысль, крепко засевшую в голове, не дававшую ему ни секунды покоя, удалось Дмитрию Андреевичу привести в исполнение: во что бы то ни стало получить обратно Наташино колечко-звездочку, которое стало для него святыней. Одно сознание, и прежде ужасное, что кольцо это на пальце Жлобина, неизвестно какой игрой слепого случая попавшее туда, теперь стало невыносимым, и Дмитрий решил, какой бы цены это ему ни стоило, завладеть им.

Дело удалось совсем просто. Жлобин, всегда нуждающийся в деньгах, был, что называется, в долгах как в шелках. Со своим пристрастием модного франтика ко всяким блескучкам и украшениям он приобрел, как узнал теперь Дмитрий Андреевич, на выплату или на обмен различные запонки, булавки, брелоки и кольца. Последние пользовались его особенным расположением. Роковой случай привел Наташу в тот магазин, где он состоял обычным клиентом и проделывал свои маленькие операции. Проданное ею кольцо было взято им в рассрочку. Однако благодаря своим хроническим финансовым затруднениям расплату он производил крайне неаккуратно. Вещь между тем уже сослужила свою службу: все, кому видеть надлежало, успели налюбоваться брильянтом, поэтому когда Дмитрий Андреевич, очень тонко поведя дело, предложил Жлобину переуступить кольцо, тот, поломавшись для вида и проговорив раз десять: «Только для вас, rien que pour vous, mon cher!», с восторгом согласился на выгодное предложение.

Заветная звездочка была на пальце Дмитрия Андреевича.

Теперь, когда вещественное напоминание о милой девушке было постоянно перед глазами, желание видеть ее становилось неодолимым. И вдруг вспомнил он, что через два дня ее день рождения. Какая непростительная забывчивость! Теперь ему ясно, что делать: громадный букет белой сирени и новое брильянтовое колечко были отправлены на имя Наташи. Они скажут ей всё. Чуткая, умная не только умом, но и сердцем, она поймет то глубокое значение, которое вложил он в эту посылку, поймет и откликнется… Он будет ждать ее весточки, и тогда… Утром он сходил на почту, а к вечеру уже изнемогал от неизвестности, от нетерпения… Нет, он не в силах ждать, к чему это бессмысленное промедление?..

Той же ночью Сольский выехал сам. Он страшно волновался, часы безжалостно ползли, поезд едва двигался. Ему казалось, что он опоздает, что должно что-то случиться и он больше не увидит Наташу, что он потерял ее навсегда.

Вот наконец он поднимается по ее лестнице, звонит в ее квартиру. «Вдруг переселилась? Уехала совсем, неизвестно куда…» — думает он, уже нажимая электрическую пуговку. Голос его дрожит.

— Могу я видеть Наталью Владимировну?

— Сейчас они вышедши, но скоро будут. Извольте обождать!

Горничная вводит его в небольшую уютную комнату и зажигает лампу с розовым абажуром.

— Пожалуйте-с.

Он входит. Ее комната…

Глубокое волнение, почти благоговение овладевает им. На самом видном месте — букет. На письменном столе — его, Димы, большой портрет, вон еще два маленьких его же. Вот, видно, только что отодвинутое креслице, где сидела она, вот тетрадь, писанная ее красивым круглым почерком, вот знакомая черная сумочка, вот прежний ее бюварик…

Зазвенел звонок, послышались шаги горничной, распахнулась входная дверь, и зазвучал свежий молодой голосок:

— Вот и я!

Быстрым движением скинула Наташа пальто.

— Уж и лампа горит? Отлично! Что вы говорите? — обратилась она к горничной, видимо, не расслышав ее слов, но та уже скрылась за дверью коридора.

Наташа переступила порог, на секунду приостановилась. Вдруг лицо ее засветилось глубоким счастьем, и совсем как всегда, как прежде, она бросилась ему на грудь.

— Ты!.. Здесь!.. И сегодня!.. Какое счастье!.. — голос ее прерывался.

— Наташа!.. Наташа!.. — только и мог проговорить Дмитрий Андреевич. — Ты не гонишь меня?.. Ты можешь простить?..

— Видишь, мой чемодан уложен. Если бы не приехал ты, сегодня ночью поехала бы я к тебе, — просто сказала она. — Я почувствовала, что нужна тебе… Твоя посылка сказала мне все.

— О, как нужна!.. Как необходима!.. Я изнывал в темноте, но теперь снова вспыхнула моя путеводная звездочка, ярче, крупнее, привлекательнее, чем когда-либо. Только теперь понял я, как велика, как светла, как недосягаемо высока она. Наташа, мне плакать хочется, мне молиться хочется — так переполнена душа… Да нет, я не могу… не в силах говорить…

— И не надо, милый! Разве я не чувствую, не понимаю? Разве и моя душа не переполнена ярким лучезарным счастьем?..

Оба сидели безмолвно, крепко держась за руки. И как тогда, в ту светлую ночь накануне его отъезда, из глаз их струились такие же тихие блаженные слезы, и пахло белой сиренью, и на руке Наташи блестела алмазная звездочка, а сквозь окно ласково глядели на них настоящие звезды, приветливо мигая на темном зимнем небе. В душах их дрожала дивная мелодия. Незримый вестник мира и счастья витал над ними, и широкая светлая дорога, по которой теперь уже рука об руку вместе пройдут они весь дальний путь, расстилалась перед ними.

——