Наташа Славина. Повесть для юношества - Вера Сергеевна Новицкая

за кристальная душа, что за рыцарски самоотверженное сердечко! Это ребенок на заказ: ничего к ней не нужно добавлять, и ничего-то в ней лишнего нет». Она помнила, какой любовью пользовалась девочка во всей гимназии — и среди преподавателей, и среди подруг. Точно яркая золотая искорка мелькала она то там, то здесь, всегда оживленная, сверкая блестящими глазками, белизной своих чудных зубов, мягким золотом дивных кос.

Много надо было перенести, много перестрадать, чтобы дойти до того состояния, в котором находилась теперь бедная девушка. Для Ольги Васильевны было ясно, что Наташа не могла сделать ничего предосудительного, что она явилась жертвой какого-то недоразумения. Конечно, Тихомирова, в сущности, ничего не знала, кроме бессвязного Наташиного бреда, но слишком велика была ее вера в девушку. Ольга Васильевна не сомневалась, что Наташа ни в чем не виновата. Легкое недоброжелательство и раздражение закралось в душу женщины против Сольских, она считала их несомненной причиной всего происшедшего.

В самый разгар Наташиной болезни пришло от Дмитрия Андреевича на имя Тихомировой следующее письмо:

«Милостивая государыня!

Не откажите сообщить, у Вас ли находится Наталья Владимировна Славина? Даю Вам честное слово, что ни писать ей, ни искать встречи, ни даже чем-либо обнаружить, что мне известно ее местопребывание, я не позволю себе до тех пор, пока она не выразит в том желания. Войдите в мое положение: полная неизвестность и постоянное беспокойство за ее участь крайне тяжелы.

С совершенным почтением,

Д. Сольский».

В ответ на это Дмитрием Андреевичем было получено следующее:

«Милостивый государь!

Не имея права сомневаться в искренности Вашего слова, извещаю Вас, что Наташа Славина действительно у меня, где и останется. Все от меня зависящее будет для нее сделано. Считаю долгом присовокупить, что при том состоянии, в котором она сейчас находится, малейшее волнение и потрясение может стать для нее гибельным.

С совершенным почтением,

Тихомирова».

Лишь после небольшого колебания ответила Ольга Васильевна на просьбу Дмитрия: она поняла, что, раз мысль о нахождении Наташи у нее пришла ему в голову, скрывать это бесполезно, так как удостовериться в своем предположении для него не представит затруднения. Кроме того, она понаслышке давно знала Сольского и считала его порядочным человеком.

Как только совершился окончательный перелом в болезни девушки и доктор признал, что опасность миновала, Тихомирова немедленно увезла ее в деревню.

— Покой, тишина и полный отдых! — предписывал доктор.

А где же лучше, чем вдали от города, можно было использовать этот рецепт?

Целые дни проводила больная на веранде, выходившей на юг, лежа на удобной кушетке.

Дивный воздух, прекраснейшее питание, умиротворяющее влияние цветущего ласкового лета делали свое благодатное великое дело. Наташа слушала шепот задумчивого темного леса, подолгу сидела у широкой блестящей глади синего озера. Ей казалось, что горячие солнечные лучи, ища прохлады, спускаются с бирюзового ясного неба, что прибрежные зеленые ивы, кокетливо склонившись, любуются собственным отражением, что гибкиемолодые кустики шаловливо заглядывают в зеркало вод. Слабые силы девушки постепенно восстанавливались, правда, медленно. Так медленно, что бывали времена, когда Ольга Васильевна впадала в полное отчаянье, однако улучшение все же наступало: воздух будил аппетит, волны соснового аромата вливались в грудь девушки, под влиянием их сон не был более так тревожен. Искрящиеся животворные золотые лучи ласкали прозрачное фарфоровое личико, и постепенно нежный, как лепесток розы, румянец окрасил бледные щеки, залил маленькие уши, нежным пурпуром оживил губы.

В полной тишине и уединении проходило лето. Правда, заглядывали иногда соседские помещики, но их принимала одна Ольга Васильевна. Наташа же, отговариваясь слабостью и тем, что голова ее все еще не выносит шума нескольких голосов, уходила в свою комнату. К августу она физически совершенно оправилась: вернулся дивный цвет лица, овал щек округлился, силы позволяли гулять, и она бродила целыми часами одна-одинешенька в прохладном мечтательном лесу, с его таинственным ласкающим шепотом, под гостеприимной сенью зеленых великанов, у подножия которых мягким ковром расстилался пушистый мох.

Но, вглядываясь в личико девушки, сразу становилось ясно, что между душевными и физическими ее силами нет равновесия: в больших равнодушных усталых глазах не было блеска, казалось, не горел в глубине души тот яркий огонек, который озаряет светом счастья и довольства все черты, радостными лучами льется из глаз. Словно резкий порыв ветра задул это драгоценное пламя, без которого не согревает, не освещает сердце надежда, не разгорается горячее желание, не блестит, не влечет жизнь, не искрится, не манит ласковым светом ни одна лучезарная точка на ее горизонте.

Да, именно таково и было ощущение самой Наташи. Она чувствовала, что в душе угас свет, что-то темное, безотрадное проникло вглубь и расползлось по всему ее существу. Непосильное бремя тяжело рухнуло на ее юную душу, и она не может оправиться, не может приподняться из-под его гнета, ей не на что опереться, не за что ухватиться слабыми беспомощными руками: все оставили ее, все отвернулись. А она всегда, с тех пор как помнит себя, была бодра и счастлива инстинктивным сознанием, что ей есть куда приклонить голову, что есть сердце, бьющееся и живущее только ею и для нее, что она — источник радости, дорогой, светлый, необходимый… А теперь?.. Беззаветно любившая, дышавшая ей одной мать умерла… Тот, кто говорил, что она лучезарная, яркая цель его жизни, его путеводная звездочка, — для того она стала маленькой, далекой, тусклой… С той минуты и самой ей жизнь представляется тусклой, пустой, холодной, да жизни и нет — разве она живет? И безучастно смотрели на все большие глаза, безысходная грусть виднелась в них да порой появлялась на губах улыбка, тихая, скорбная, при виде которой больно сжималось сердце.

Нравственное состояние Наташи положительно пугало Ольгу Васильевну: ее страшила мысль, что этот недуг несравненно опаснее уже пережитого, что он может грозить окончательным душевным расстройством. Необходимо во что бы то ни стало вывести девушку из апатии, поставить ее в такие условия, чтобы жизнь помимо воли трогала ее, задевала, заставляла считаться с собой.

— Знаешь, Наташа, — заговорила однажды Тихомирова, с письмом в руках входя на веранду, где та сидела, — у меня к тебе большая-пребольшая просьба. Видишь ли, в чем дело: наша учительница русского языка, она же классная дама второго класса, сообщает мне вот в этом самом письме, что выходит замуж и больше служить не будет. Не угодно ли — такой сюрприз за неделю до начала занятий! Я к тебе: ради Бога, выручай, а то мои