Наташа Славина. Повесть для юношества - Вера Сергеевна Новицкая

С облегченным сердцем вернулась она домой и, полная каких-то неясных грез, точно в ожидании чего-то светлого, радостного, как в былые детские годы, спокойно заснула.

* * *

Следующий день было воскресенье. Наташа дольше обыкновенного пролежала в постели. Проснулась она давно уже, но какое-то утомление, вялость и душевная, и физическая охватили ее. Лежа одна, при полной тишине кругом, в полусвете комнаты, благодаря спущенным темно-красным занавескам, она предалась своему обычному любимому занятию: ушла в прошлое. Год за годом проносился в ее памяти этот день первого ноября, с нетерпеливым ожиданием, с любопытно мучившей мыслью: «Что-то мне сегодня подарят! Верно, хорошее-прехорошее что-нибудь.

Что же?» И всегда что-то неожиданное и, казалось ей, самое-самое лучшее из всего, что только можно было придумать, приятно поражало и восхищало девочку. Как любила она эти подарки! Именно в такой день имели они свою особую прелесть, облеченную во что-то таинственное, волнующую, иногда смутно предполагаемую, но всегда восхищающую своей новизной и внезапностью. Чистая детская радость, восторженные возгласы, новое нарядное платьице, любимые блюда за столом, шоколад, гости, еще подарки, компания приглашенных сверстников — одним сплошным веселым праздником пролетал этот день.

Сегодня она не ждет никакого подарка, не будет ни гостей, ни поздравлений. Никто даже не знает, и хорошо: на людях было бы особенно тяжело.

Наташа все еще продолжает лежать. Зачем торопиться? Часы пробили одиннадцать, в комнатах хозяйки давно уже движение. Кто-то звонит, чьи-то шаги, разговор. Наташа не дает себе труда прислушиваться: не все ли равно?

— Барышня, можно к вам? — раздается у дверей голос горничной.

— А что такое?

— Да вот тут расписаться вам надо.

— Мне? Расписаться?

Наташа приподнимается на кровати, сердце ее безотчетно бьет тревогу.

— Войдите! — торопливо говорит она и, быстро вскочив, наскоро кое-что накинув на себя, подбегает к двери.

— Давайте, — протягивает она руку.

— Вот тут извольте расписаться, — указывает почтальон. — Еще с вас 10 копеек за доставку.

Наташа исполняет все требуемое.

— А где же письмо? — спрашивает она.

— Письма никакого нет-с, только это.

Он передает девушке большой деревянный, совершенно легкий ящик.

Наташа удивленным взглядом окинула посылку. Но, едва глаза ее упали на адрес, едва только различила она штемпель места отправления, как руки радостно задрожали, и она, растерянная, не догадываясь даже вскрыть ящик, заметалась с ним из угла в угол своей комнаты, читая и перечитывая надпись на крышке.

— Десять копеечек с вас за доставку, — напоминает почтальон.

— Ах, сейчас, сию минуту. Нате вам.

Она подает ему полтинник, и, видя, как низко кланяется тот, как доволен, жалеет, что в эту минуту не имеет больше мелочи.

— Да, открыть, ведь открыть нужно.

Наташа берет большой перочинный ножик и подсовывает широкое лезвие под крышку. Тоненькие, как иголочки, гвоздики поддаются — и вот верхняя дощечка снята. Теперь виднеется лишь шелковистая белая бумага, но из открытого ящика несется нежный знакомый аромат, который сразу переносит девушку в какой-то чудный мир. В груди словно зацветает что-то, пахнет весной, веет тишиной светлой теплой ночи…

Осторожно, боясь повредить заключенное в бумаге неизвестное нечто, уже дорогое, уже любимое, девушка со всеми предосторожностями вытаскивает большой воздушный предмет. Бумага соскальзывает на пол: в руках Наташи — дивный благоухающий букет белой сирени. Легкие, пушистые как снежинки лепестки грациозно группируются на зеленых стебельках, нежный чарующий аромат весны наполняет комнату…

И расцветают яркие розы на щеках девушки, звездочками загораются глаза…

А это что? На средней ветке букета блестит крупная прозрачная росинка… У Наташи кружится голова от охватившего ее счастья. Торопливо, но осторожно отделяет она от стебелька светлую капельку. В руке ее — тонкое золотое кольцо с великолепнейшей воды крупным брильянтом, несравненно больше того, прежнего, памятного камня… В ту же секунду кольцо — на ее пальце.

— Боже, Боже, какое счастье! Какое громадное счастье!.. И сегодня!..

Слов нет. Охватившее глубокое чувство слишком велико. Как ярко, как широко осветила кругом весь горизонт эта новая, лучистая путеводная звездочка…

— А письмо? Неужели нет письма?

Наташа тщательно осматривает ящик — ничего больше!

И вдруг ей становится ясно, что письма и не может быть, что оно никогда не сказало бы того, что без слов передали эти нежные лепестки, эта блестящая светлая росинка. Они говорят ей, что Дима все понял, поверил, не пожалел, не простил, а поверил. Его звездочка не потухла, нет: вот она, горящая ярче и крупнее прежнего! Вот и они, эти белые цветочки, безмолвные ласковые свидетели той светлой, яркой, безоблачной ночи, незабвенной ночи. И снова, как тогда, что-то поет в душе девушки, тихо баюкает ее, будто осеняя большими белыми крыльями.

Но вдруг словно внезапно упавшая темная тень омрачает радужные мысли девушки: каким путем дошел Дима до сознания ее правоты и правдивости? Какой, может быть, тяжелой ценой купил он это убеждение? Сколько, быть может, перенесено страданий? Да и пережиты ли они уже? А если и сейчас страдает он, если неожиданный тяжелый удар подкосил, сразил его? Ведь тогда он один, совершенно одинок. Не с кем поделиться, не с кем если не словами, то хоть взглядом, хоть пожатием руки облегчить душевную тяжесть. Ведь с чужими, хотя и добрыми друзьями не поделишься.

В эту минуту для Наташи неопровержимо становится ясно, что и Страхов, и сестра его, при мысли о которой вчера еще сердце ее сжималось, — чужие, всего лишь чужие. Одна она, Наташа, может разделить его горе, одна она близка ему, нужна ему. Да, нужна — она сознает, чувствует это всем существом своим.

— Нельзя, нельзя оставлять его одного. Бог знает, как тяжело у него, быть может, теперь на сердце.

Девушке ясно, что делать: поехать туда, ни одного дня не оставлять больше Дмитрия в томительном одиночестве.

В руках Наташи — снова тот самый чемоданчик, с которым уходила она в ту грустную ночь. Снова складывает она в него свои вещи, те же самые вещи, только чувство, которое сопровождает эту работу, совсем, совсем иное.

— Однако ведь так вдруг уехать нельзя. Надо сказать Ольге Васильевне, попросить отпуск хоть на несколько дней. Милая, дорогая Ольга Васильевна!

Теперь, когда ожила душа девушки, когда полным темпом забилось ее сердце, когда проснулась прежняя присущая ей чрезвычайная чуткость, только теперь вполне поняла и оценила она, как многим обязана этой чудной умной женщине. До сих пор только мозг девушки отдавал себе в этом отчет, усталое же сердце дремало, но теперь горячее, благодарное чувство наполняло его.

С теплой лаской