Наташа Славина. Повесть для юношества - Вера Сергеевна Новицкая

— Мне дурно, — едва слышно прошептала она. — Домой, ради Бога, домой.

Поднялся маленький переполох.

— Оставайтесь, пожалуйста, оставайтесь все на местах. Я отвезу Наташу, сдам ее на руки Анисье и, если все будет хорошо, вернусь за Катей. Наташа, очевидно, переволновалась: таких впечатлительных особ не следует возить на драму, — спокойно проговорил Дмитрий Андреевич, только смертельная бледность и дрожащие руки выдавали его волнение.

Наташа едва держалась на ногах, зубы стучали, как в лихорадке. Дмитрий Андреевич должен был крепко держать ее под руку, чтобы она не упала. Они сели на извозчика. Оба молчали, слишком потрясенные, чтобы найти слова.

На притихшей улице ясно раздавались стук колес да удары копыт по мостовой, и оба почему-то напряженно прислушивались к этому однообразному звуку. Молча вошли они в дом, и молча же довел и усадил Дмитрий Андреевич девушку на диван. После того он подошел к аптечному шкапику, достал бутылочку и, накапав в рюмку какого-то лекарства, поднес Наташе. Она покорно выпила. Затем он стал натирать ей эфиром лоб и виски.

— Лучше тебе? — глухим голосом спросил он.

— Да, лучше, спасибо.

— Теперь самое благоразумное — сейчас же лечь в постель и постараться заснуть.

С этими словами он направился к двери.

— Дима, — позвала его Наташа.

— Что тебе? — повернулся он.

— Дима, я не могу, чтобы ты так ушел, мне невыносимо тяжело… Дима, я ни в чем не виновата, уверяю тебя. Это случай, слепой, непостижимый случай, чья-нибудь неуместная шутка…

Горькая, болезненная усмешка скривила губы Дмитрия Андреевича.

— Случай?.. Неуместная шутка?.. Ну, а твои остриженные волосы — тоже случай?.. Тоже чья-нибудь нелепая шутка?

Наташа с ужасом смотрела на него, теперь только сообразив, как безжалостно группируются вокруг нее улики.

— Да, случай, и это случай! — болезненным воплем вырвалось из ее груди. — Клянусь тебе, Дима…

— Не клянись, — строго остановил он ее. — Не унижай себя еще и ложью, — проговорил задыхающимся голосом, и холодный, тяжелый взгляд его остановился на девушке.

— Я лгу?.. Тебе лгу?.. — с ужасом воскликнула Наташа. — Ты можешь такое предполагать?.. Ты мне не веришь?.. Ты думаешь… О, скажи, скажи, что думаешь ты?.. — Судорога сжимала ей горло.

— Я думаю, — медленно с безысходной тоской, звенящей в голосе, промолвил Дмитрий Андреевич, — что моя прежняя крупная, лучистая путеводная звездочка стала далекой, маленькой, тусклой…

И, не в силах сдерживать дольше душившее его волнение, он поспешно вышел из комнаты.

Прошло некоторое время, раздался стук отъезжающих дрожек, а Наташа, не шелохнувшись, стояла, словно окаменелая, на том самом месте, где оставил ее Дмитрий.

Ей казалось, будто что-то погасло, умерло в ней, рухнуло, отпало, и кругом все сразу потемнело. Она не плакала: то тяжелое, большое нечто, которое оборвалось в ней, придавило слезы, не давало им выхода. С мучительной ясностью стоял перед ней холодный, тяжелый взгляд тех глаз, в которых с того дня, как помнит себя, она привыкла видеть ласку, поддержку, поощрение. И свет в этих глазах потух. Тьма кромешная, тьма кругом… В ушах звучит, мучительно отдаваясь в самом сокровенном уголке сердца, полный страдания, прерывающийся голос: «Моя путеводная звездочка стала далекой, маленькой, тусклой… Тусклой… Тусклой…» — дрожит болезненным отголоском и отдается десятки раз во всем существе девушки. Ей кажется, что она умерла.

Мало-помалу оцепенение проходит. Безотрадная действительность рисуется в настоящих жизненных красках. Но слез всё нет. Сухие горящие глазасмотрят пристально, почти не мигая. И в третий раз за это короткое время громадная мучительная борьба происходит в душе девушки. Она должна, во что бы то ни стало должна оправдаться в глазах Димы. Потерять его доверие, его уважение… Ведь это хуже смерти. Нет, она больше не пощадит Катю, она всю правду скажет Диме. Что для нее Катя? Ее злейший враг, источник всех пережитых ею страданий. Довольно! Пусть Дмитрий узнает, что сестра его двуличная, что обманывает она его на каждом шагу, никого не любит, кроме себя, что ради своей прихоти она не остановится перед преступлением, да, преступлением, что она украла из стола процентный билет. Пусть все, все знают, ей больше Кати не жаль…

Чтобы все узнали, что Катя Сольская, родная сестра доктора Сольского, воровка? Чтобы с его именем связывали позорную историю? Это безумие! Никогда Наташа этого не допустит! Конечно, никто не узнает, она погорячилась, только Диме, одному Диме скажет она всю правду, только ему…

«Боже, Боже! Да ведь сам-то он не вынесет, не переживет этого: сестра — преступница, сестра — воровка… Это убьет его, и я, Наташа, которая любит его больше жизни, — я нанесу ему этот удар?.. Так что же делать? Как объяснить Диме, что я ни в чем, ни в чем перед ним не виновата, что сама судьба против меня? Ведь он не поверит, не поверит…»

Наташа задыхается от этой мысли. Никогда в жизни не лгала она, никогда не приходило ей в голову, что ей могут не верить. «Сказать правду» — этими двумя словами до сих пор, казалось ей, можно было уладить всякое сомнение, всякое недоразумение. Но Дима не верит. Сознание своего бессилия убивает ее. Значит, что бы она ни сказала, он не поверит. И опять стоит перед ней врезавшийся в душу, впервые только что виденный холодный, недоверчивый, презрительный, тяжелый взгляд Дмитрия Андреевича. Заговорить с ним, показать всю боль, все неисцелимое горе своей души — и получить в ответ опять такой взгляд?.. Нет, этого она не перенесет.

Внезапно зарождается и крепнет решение: «Уйти теперь же, сегодня же!» Она напишет Диме, скажет всё, что вправе сказать, а если он не поверит… она по крайней мере хоть не увидит этого страшного взгляда.

Наташа решилась окончательно. Перо быстро ходит в ее дрожащей руке.

«Дима, ты не поверил мне, не поверишь, вероятно, и этим строкам. Я ничего не могу опровергнуть, я могу только просить: не думай обо мне дурно. Почувствовать еще раз твое недоверие, услыхать снова твой голос, звучащий так, как сегодня, вынести на себе вместо обычного, прежнего, теплого, ласкового взгляда сегодняшний тяжелый, холодный — больно сказать, — презрительный взгляд, от которого что-то словно умерло в душе моей. Нет, вторично я не вынесу этого. Я уезжаю, Дима, это единственный выход… исполни мою горячую просьбу, если не ради той Наташи, какой считаешь меня теперь, то во имя прошлого, в память моей дорогой матери: не ищи меня, не пиши мне. Даю тебе слово, материально я ни в чем нуждаться не буду, не тревожься с этой стороны. Помни, твердо помни, что я сказала: