Наташа Славина. Повесть для юношества - Вера Сергеевна Новицкая

Дмитрий Андреевич с удивлением проводит рукой по стриженым волосам.

— Наташа, где же твои косы? Что это означает? Ты, верно, больна была? Да? Покажись скорей. Ну конечно, — через секунду, заглядывая ей в лицо, продолжает он. — И как похудела! Что же это такое? Больна была?

— Да, то есть нет… не очень… нет, — не зная, что ответить, бормочет растерявшаяся девушка.

— Но все-таки что же с тобой было? Отчего мне ничего не писали? — тревожно допытывается Дмитрий Андреевич.

— Право, ничего, пустяки, так… голова сильно болела, думала, лучше станет… — припоминает Наташа объяснение, данное Анисье.

— Немножко голова болела, немножко кокетства, — совсем новым, добродушно-шутливым, никогда еще не слыханным Наташей тоном вмешивается в разговор Катя. На губах ее — соответствующая добродушная же улыбка.

— При чем же тут кокетство? Это скорее отсутствие его, — возражает Дмитрий Андреевич.

— А это, друг мой, дело вкуса, кому что нравится, — так же добродушно, с легким оттенком милого лукавства опять вставляет словечко сестра.

Но Дмитрий уже повернулся в сторону Наташи.

— Ну, рассказывай, как же ты жила? Как экзамены? Что поделывала? Всё, всё говори.

Наташа снова радостными глазами глядит на него. — Мне, Димочка, ничего сейчас рассказывать не хочется — так хорошо теперь, спокойно стало. До чего я рада, что ты наконец вернулся! Если бы ты знал, как я торопилась, чтобы поспеть раньше тебя, а все-таки опоздала… — с искренним сожалением докончила она.

— А куда же ты ходила так рано?

Этот простой вопрос Дмитрия Андреевича привел Наташу в полное смущение.

— Я… я была… мне нужно было… я хотела… — так и не договорила девушка.

— Ах, Дима, — снова тем же тоном вмешалась в разговор Катя, — разве можно задавать такие нескромные вопросы? Ты забываешь, что мы теперь взрослые, что нам целых семнадцать лет, а следовательно, у нас могут быть и свои секреты. Последнее время мы вообще ведем очень самостоятельный образ жизни: куда-то всё ходим, возвращаемся поздно, завели своих знакомых, свои дела. Ведь я правду говорю, Наташа?..

— Да, у меня действительно есть две подруги, к которым я ходила вместе готовиться к экзаменам, есть еще и ученица, но ведь обо всем этом ты, Катя, давно знаешь.

— Я-то знаю, всё знаю, но я Диме рассказываю, ведь он у нас сегодня новичок по части всех наших домашних дел, — с каким-то особенным ударением проговорила Катя.

По подвижному, выразительному лицу Дмитрия Андреевича снова пробежала легкая тень, а в сердце Наташи что-то больно сжалось. «Господи, хоть бы с Димой вдвоем остаться, поговорить бы, чтобы на душе посветлело!»

Но побыть наедине им оказалось совсем не так легко: Катя ни на минуту не отходила от брата, болтала без умолку, добродушно подшучивала над Наташей, и всё так мило, ласково. Обняла ее даже за плечо и в этой позе, держа с другой стороны под руку брата, ходила с ними по аллее.

Наташе было нестерпимо тяжело: она чувствовала всю ложь, всю фальшь этой якобы ласки, всю неискренность внимания, оказываемого Дмитрию Андреевичу. Даже она при всей своей бесхитростности понимала, что игра эта имеет какую-то цель, что под внезапно проявившимся к ней, Наташе, добродушием Кати таится что-то злое, враждебное. Ей хотелось сбросить со своего плеча Катину руку, сказать, чтобы она не притворялась, чтоб Дима не верил ей, что она, Катя, — ее злой гений, источник всех пережитых ею горестей и оскорблений, но она молчала, должна была молчать и дальше, вероятно, всегда.

А Дмитрий Андреевич с приятным изумлением смотрел на перемену, происшедшую в сестре, радовался, что доброе сердце ее проснулось, что она полюбила Наташу, что девушки, видимо, хорошо сошлись. Он ласково пожимал руку Кати, а она, довольная произведенным впечатлением, все больше входила в новую роль, тогда как Наташа все больше съеживалась и уходила в себя.

Совсем уже под вечер удалось Наташе и Дмитрию Андреевичу остаться наконец вдвоем. Они сидели опять в кабинете на уютном диване, и Дмитрий с воодушевлением передавал собеседнице свои чувства и переживания, все то, чего не в силах была рассказать бумага. Ласково держал он ее за руку, и опять так светло было на душе. Казалось, это продолжаются все прежние милые дни, будто никуда не уезжал он и длинного этого года не было.

— Ну, теперь же ты расскажи мне о себе, моя девочка, а то я разболтался, а мне хочется знать, как жилось, думалось и чувствовалось тебе.

Но рассказ Наташи не был так последователен и связен, как рассказ Дмитрия Андреевича. На каждом шагу попадались подводные камни, которые нужно было обходить. Со своей обычной искренностью принимаясь рассказывать о чем-нибудь и вдруг наткнувшись на скользкий вопрос, Наташа, не умевшая лгать, начинала путаться, запинаться и умолкала, не договорив.

— Ах, Дима, Дима, какое счастье, что ты вернулся! Зачем, зачем тебя так долго не было!.. — почти всякий раз, как ответ на собственную недоговоренную мысль, горячо срывалось с ее уст.

Слушая ее, Дмитрий Андреевич все время ласково гладил пальцы девушки. Вдруг, удивленный чем-то, посмотрел на ее руку.

— Натуся, а где же кольцо?

Горячая краска залила ее щеки и вслед за тем быстро отхлынула. Наташа молчала, горло сразу точно сжало что-то, к глазам подступили слезы.

— Нет его, — почти беззвучно вымолвила она.

— Что же с ним случилось? Потеряла? — встревоженно спросил ее Дмитрий Андреевич.

— Да, потеряла…

— Неужели потеряла? — У него тоже дрогнул голос. — Но как? Каким образом? Где?

Наташа не находила слов. Теперь слезы уже текли по ее лицу.

— На улице, да? Верно, с перчаткой сбросила? Ведь оно тебе великовато было, а ты еще так похудела. И давно потеряла?

— Да, на улице… недавно, всего несколько дней… с перчаткой… — ухватилась Наташа за готовую мысль: ее правдивая натура совершенно не умела изворачиваться. Лгать же ему, Диме… нет, это было слишком тяжело!.. — Не спрашивай, не спрашивай ничего! — взмолилась она. — Мне так больно!.. — И такая глубокая скорбь слышалась в ее словах, что у Дмитрия Андреевича сжалось сердце от жалости.

— Не плачь, не грусти так! — ободрял он. — Эта потеря заменима, успокойся, деточка.

— Нет, Дима, этого ни вернуть, ни заменить нельзя: светлая путеводная звездочка исчезла… — Опять тяжелые слезы лились по бледным щекам девушки.

Дмитрий Андреевич утешал ее, говорил, что все пустяки, но какое-то щемящее чувство закрадывалось в его душу: для него самого колечко это тоже было почти живым существом. Ему верилось, что оно принесет с собой