Про других и про себя - Аркадий Миронович Минчковский

Сидя на представлении, я твёрдо решил скрыть от деда то, что был в цирке, видел его и узнал. Тогда не придётся уверять, что мне было смешно.

Хорошо, что отец с матерью ещё не возвратились со свадьбы. Никто не знал, когда я вернулся домой. Войдя домой, я раньше всего зажёг все огни. Потом сообразил так: возьму разденусь и улягусь в кровать. Потушу свет, сделаю вид, что давно сплю. Дед и подумает, что я нигде не был.

Щёлкая выключателями, я меж тем забрёл в его комнату и невольно, по привычке, взглянул на сундук. Тут я заметил, что наружный замок был оставлен вдетым в одно кольцо. Убеждённый в том, что ящик заперт на ключ, я всё же подошёл к нему и осторожно тронул крышку. К моему изумлению, она легко подалась вверх.

Ещё несколько секунд я колебался. Так долго испытывающий моё мальчишеское любопытство загадочный ящик готов был открыть свою тайну, а вместе с тем и тайну нашего деда, хотя теперь уже... Я поднял крышку, откинул её к стене.

Сундук был заполнен лишь наполовину. В нём лежали удивительные вещи. Забыв обо всём и, главное, о том, что собирался притворяться спящим, я стал вынимать оттуда одно за другим: посеребрённую ложку такой величины, что я бы мог в ней усесться, будильник размером в банный таз, ножницы из жести с лезвиями длиной в метр, толстую бамбуковую трость и другие немыслимые клоунские доспехи.

Тут же были вложенные один в другой дюжина разноцветных колпаков и длиннющие с загнутыми носами полуботинки. Под ними пиджак, расписанный разноцветными кругами, полосатые штаны, красный жилет и еще разная цветистая очень неновая одежда клоуна.

Вытащив, что попалось мне под руки, из сундука, я окончательно осмелел и решил нарядиться клоуном. Сумев кое-как натянуть на плечи пиджак, я замотал рукава. Потом нахлобучил на голову сразу все шапочки, влез в ботинки и взял в руки палку. Давясь от смеха, в таком невероятном наряде я зашаркал, как на лыжах, в большую комнату к стенному зеркалу.

Мой вид развеселил меня ещё пуще. Вертя палкой, я принялся корчить забавные рожи и раскланиваться перед зеркалом. Потом стал срывать с головы колпаки и кидать их воображаемой публике. Клоунские штиблеты мешали мне двигаться. Я сбросил их и начал прыгать, дурацки задирая ноги и сам себе подмигивая.

Всё это казалось мне очень смешным. Неожиданно для себя я вдруг пришёл к мысли, что клоун может быть очень даже весёлым и забавным, а вовсе не тем, над которым все только насмехаются и подставляют ему ножки. Мне уже не было жаль деда. Он сам, полагал я, виноват в том, что его обижают. Я бы ни за что не позволил. Сами бы от меня заплакали.

В самый разгар моих вывертов, когда я, подражая Чарли Чаплину, снова влез в ботинки и размахивал палкой, я увидел в зеркале глаза деда. Остановившимся взглядом он смотрел на меня, замерев в отворенных дверях.

Я застыл в глупейшей позе, не зная, что делать. Я ждал, что он сейчас закричит на меня, но он, не знаю почему, молчал. Могло ли так долго продолжаться?

Я выскочил из ботинок, сбросил пиджак, кинулся собирать валявшиеся повсюду колпаки. Но дед остановил меня.

— Погоди, погоди, чего ты испугался, — заговорил он. — Продолжай... Браво!.. Что делать, я сам оплошал. Забыл затворить сундук. Теперь ты знаешь, что за чудо твой дед и где он скитался. Я хотел, чтобы вы этого не знали. Что делать?! Сам виноват.

Он сделал несколько шагов и, отодвинув стул, опустился на него. Попросил:

— Отвори окно.

Я поспешно выполнил его желание.

Дед сидел, положив на колени свои большие руки. Теперь уже не было смысла врать, что я не был в цирке.

— Дед, ты не думай, — сказал я. — Я всё равно бы узнал тебя.

Он покивал головой и, ещё немного помолчав, спросил:

— Ты смеялся?

Разве мог я сейчас, когда видел его таким, сказать правду. От деда попахивало вином. Но он не был и чуточку пьяным. Выцветшие глаза смотрели устало.

— Я хохотал вовсю. Было здорово смешно.

Он вскинул на меня оживший взгляд.

— Правда, смешно?

— Конечно.

Но его нельзя было обмануть. Артиста вообще трудно обмануть, когда он знает, что публике не понравился. Вспыхнувший в глазах огонёк потух. Дед помотал головой.

— Нет, они не смеялись. Совсем не смеялись... А раньше смеялись все. Весь вечер... Почти сорок лет смеялись.

Он снова умолк и, как бы про себя, добавил:

— Старый клоун — это не смешно.

Показав на вещи, я спросил:

— Зачем ты всё это прятал от меня?

Не шелохнувшись, он ответил:

— Не хотел, чтобы вы знали обо мне всё.

— Зачем же притащил с собой сюда?

Он виновато посмотрел на меня и пожал плечами.

— Не знаю. Не мог сразу расстаться.

Я принялся собирать клоунскую одежду, чтобы отнести её на место, но дед остановил меня.

— Постой. Садись, слушай. Из цирка трудно уйти, если ты в него попал... Цирк — это семья. Когда-то таким, как ты, я ушёл из семьи с цирком, а теперь, когда стал старым, решил: уйду из цирка. Я уехал от него далеко, как мог. Но не распрощался со всем этим. Надо было всё выбросить. Не хватило духу. И вот цирк сам пришёл за мной... Я не хотел, но они просили выручить. Их ковёрный приедет только утром. Без Рыжего нет программы. Я не мог не выручить. В цирке всегда выручают. Если бы я всё выкинул, я бы им не был нужен.

— Хорошо, что ты не выбросил, дед.

— Нет, зря. Ты бы не узнал.

— И ты бы мне никогда не рассказал?

Он поднял голову и посмотрел на меня. Глаза потеплели.

— Не знаю. Может быть, ты и сам бы дознался. — Помолчал и заговорил снова: — Нет, Мишеля больше не будет. Есть Пантелеич. И знаешь что? — Зачем-то он оглянулся на отворенное окно. — Про сегодняшнее ничего не говори ни матери, ни отцу, ладно? Ты когда-нибудь поймёшь. Они — не смогут.

Видно, он принимал наш Черемшинск за тот же, каким оставил его много лет назад. Я не стал ему противоречить и кивнул в знак согласия.

С утра сундук в