Про других и про себя - Аркадий Миронович Минчковский

Все, кто тут был, засмеялись, а девочка счастливо захлопала в ладоши.

От Дженни больше ничего не требовали, но она вдруг взяла и, повернувшись на задних ногах, взбрыкнула к середине арены. Просто так взбрыкнула, от пришедшего хорошего настроения.

Сидевший в первом ряду человек с белыми пышными усами, поднявшись, сказал:

— А она артистка, Иван. Повезло тебе.

Дрессировщик и сам был доволен новенькой, а Дженни навострила уши. В словах старого человека она услышала что-то знакомое, похвальное для себя. Но она ещё не знала, что с того дня больше всех завоевала сердце девочки.

Дженни оказалась на редкость способной лошадкой.

Прошло совсем немного времени, и недавняя Рыжуха научилась всему тому, что делали другие цирковые кони, когда дрессировщик, надевавший в час представления белоснежную манишку с бантом и чёрный фрак, выпускал их на публику, а потом, ступая по опилкам в сияющих огнями цирка лаковых туфлях, выходил на середину, чтобы дать команду щелчком бича, который здесь назывался шамбарьером.

Как и другие лошадки, Дженни уже умела вальсировать на месте, подниматься на дыбы и идти на задних ногах через всю арену, наступая на отходящего спиной дрессировщика. Она научилась опускаться на колени, подогнув под себя передние ноги и касаясь губами опилок. По приказу дрессировщика могла лечь на бок и лежать не шелохнувшись до тех пор, пока не раздастся выстрел бичом, означавший команду «вставать!». Всё это она проделывала так же, как остальные, только ещё легче других, ещё грациознее.

Отец девочки радовался успехам Дженни. Узнав, как лошадка охоча до сладкого, всякий раз, когда того заслуживала, награждал новенькую лакомством. А Дженни? Она и в самом деле, видно, была прирождённой артисткой. Какую радость доставила ей минута, когда она впервые, нарядно убранная, в изящной уздечке, с белым султаном на голове, выбежала на ярко освещённый жёлтый круг арены!

Они не спеша, гуськом, одна за другой бежали по кругу — двенадцать великолепных лошадок одной красновато-рыжей масти, так похожих друг на друга, будто все были близнецами. И конечно же, никто из тех, кто заполнял шумные, поднимавшиеся один над другим ряды кресел, не догадывался, что лошадка, бегущая посредине цуга, выступала в первый раз.

Она не отличалась от остальных. Разве, может быть, была чуть старательнее и талантливее.

Дженни понравился праздничный вечерний цирк. Он был вовсе не похож на тот, в тусклом свете немногих лампочек, в котором шли репетиции по утрам. С барьера, окаймлявшего жёлтое пространство арены, теперь был снят грубый чехол, и барьер горел лиловым бархатом. Нравилось Дженни и то, что на неё смотрели не пять—десять человек, обыкновенно сидевших тут днём, а великое множество взрослых и детей, заполнивших все места в просторном зале. Правда, для Дженни люди в рядах терялись в тени гигантского помещения. Из-под направленных на неё лучей прожекторов она видела только тех, кто находился вблизи. Но и того было достаточно. Ведь в самом первом ряду у выхода на манеж сидела и во все глаза смотрела на выступавших коней маленькая дочь дрессировщика. Именно для неё — так казалось Жене — старалась новая лошадка проделывать всё так, чтобы та заметила и оценила.

И Дженни не зря умело кружилась в вальсе и кланялась публике. Женя не видела на арене никого, кроме той, с кем уже успела сдружиться.

Семья дрессировщика жила во втором этаже того же старого циркового здания, внизу которого помещалась конюшня со стойлом для Дженни. Когда удавалось убежать от замешкавшейся матери, Женя стремглав спешила в конюшню, чтобы отдать лошадке надкусанное яблоко, недоеденную слоёную булочку или палочку обсыпанной сахарной пудрой пастилы. Правда, случалось, девочке за то попадало. Но что поделаешь — ведь хотелось же поделиться вкусным с Дженни!

Пожалуй, не меньше сладкого Дженни полюбила музыку.

Даже вдали от манежа, услышав игру репетировавшего оркестра, она начинала топтаться на месте, охваченная необоримым желанием выбежать из стойла, где ей становилось тесно, и устремиться на музыку.

А как бывала счастлива во время представлений, когда музыка играла для неё. Как радостно было бегать по кругу, вальсировать или перестраиваться на ходу в пары и четвёрки!

Дженни признали музыкальной лошадью.

Вскоре она уже выбегала на арену ведущей, впереди всех других лошадок, и первой слышала хлопки зрителей. Когда танцевали вальс, она теперь находилась посреди манежа, крутилась там одна и, поднявшись на задние ноги, умудрялась, стоя на них, сделать полный оборот вместе с находящимся перед ней дрессировщиком, словно совершала с ним тур вальса... Дженни заделалась солисткой конской группы, которая надолго задержалась в городе.

Акробаты, воздушные гимнасты, клоуны и дрессировщики собачек сменялись от программы к программе. Кони группы Жениного отца продолжали выступать с неизменным успехом. Конечно, причиной тому была Дженни, которую публика уже приметила.

Тогда дрессировщик стал учить её новому.

На репетициях она должна была не бегать, а ходить вокруг барьера, высоко поднимая по очереди то одну, то вторую передние ноги. Но это было ещё не всё. Её ещё заставляли вилять крупом из стороны в сторону, чуть откидывая то левую, то правую задние ноги. Дженни обучали танцу. Танец дрессировщик репетировал с ней каждое утро. Если Дженни путалась и вовремя не поднимала какой требовалось ноги, она получала лёгкий, но очень неприятный удар концом длинного бича, который назывался шамбарьером. Но Дженни быстро постигала новую науку, и кнут касался редко её стройных ног. Он стал почти совсем не нужен, когда Дженни начала репетировать под музыку. Ведя лошадь за повод, дрессировщик негромко выкрикивал слова команды, по которым следовало исполнять танцевальные па. Иногда Дженни это удавалось делать столь отлично, что учитель её не выдерживал и в восторге восклицал:

— Молодец!.. Хорошо!

Он трепал её за холку и кормил сладким. Притом, бывало, тут же подзывал дочку и, дав ей морковку, позволял угостить прилежную ученицу. Женя делала это с большим удовольствием, а благодарная лошадка, схрустнув морковь, весело фыркала, обдавая Женю теплом разгорячённого дыхания.

Немногим позже Дженни поняла, зачем её выучивали премудростям трудной шагистики и разным штукам. Однажды на неё надели седло и новую, пахнувшую дёгтем сбрую. В седло ловко вскочил сам дрессировщик Иван. Он выехал на коне на арену. Был дневной час. Умелый всадник, подавая команды сверху, велел Дженни делать всё то, чему учил её раньше. Дженни было не привыкать носить на себе верхового. Новые репетиции проходили так же успешно, как прежние.

Вскоре она со всадником в седле уже прекрасно исполняла новый номер, завершая его пляской под музыку «Светит месяц...».

Настал вечер, и