Про других и про себя - Аркадий Миронович Минчковский

Рано поднявшееся солнце так и застало её одинокую в зарозовевшей, не знающей ни конца, ни края степи. Травы было вокруг сколько угодно, и Дженни, припоминая её вкус, стала пастись, как паслась когда-то давно, переходя с места на место и выбирая то, что ей казалось повкусней.

На её счастье, неподалёку отыскался пролегающий через степь ручей, а возможно, почти совсем пересохшая речка. Дженни смогла вдоволь напиться.

Но вода ручья показалась ей слишком холодной. Была такой, что стискивало зубы, а трава — вовсе не той, какую она любила давным-давно. Устав за ней нагибаться, Дженни остановилась и, подняв голову, застыла без движения, как отлитая из бронзы статуя. Она глядела в бескрайнюю даль и скучала по своему стойлу, конюху, который по утрам насыпал ей в кормушку овса, по строгому дрессировщику Ивану, а всего пуще по своей подружке Жене. Наступило как раз время, когда та приходила на конюшню с горбушкой мягкого хлеба и кусочком сахара. Дженни, долго не двигаясь, стояла в беззвучном поле. Она думала о том, что, может быть, уже настал час — теперь бы она с Женей в седле выбегала на освещённый слепящими лучами манеж и, услышав знакомую музыку и шумные аплодисменты, начала показывать то, что так хорошо умела. Всё это сейчас представлялось чудесным сном, уже давнишним и неповторимым. Где был тот цирк, её стойло, куда делись бывшие рядом лошади, что стало с наездницей Женей?

Если бы Дженни знала, как убивалась девочка, услышав о пропаже любимицы! Ведь другие кони были каким-то образом обнаружены и возвращены на место. Дженни среди них не оказалось. Искать её в городе было делом напрасным. Убитая потерей, Женя не находила себе места.

Меж тем цирк торопливо собирал уцелевшее после пожара имущество и должен был грузиться в эшелон для срочной отправки в глубь страны. Юная наездница со страхом ждала этой неизбежной минуты. Она понимала: лишь только покинет поезд платформу уже недалёкого от фронта города, найти Дженни не останется и надежды.

Днём пекло солнце, и Дженни стали одолевать будто только её тут и ждавшие мухи. Теперь у неё не было и длинного хвоста, чтобы стегать по ним. Хвост Дженни был укорочен по цирковой моде. С заходом солнца наступала спасительная прохлада. Ночью становилось зябко. Дженни дрожала. Она так привыкла к теплу стойла. Когда на улице бывало морозно, на неё накидывали попону, похожую на стёганое одеяло.

С утра снова скакала по широкому полю, и всё ей казалось: вот-вот она прибежит к своим в цирковую конюшню и всё будет таким, как недавно. Но ничего подобного не случилось. Всё кругом было пустынным и одинаковым. Кажется, на третий день, когда солнце уже поднялось над степью, Дженни оказалась возле дороги. Освещённая утренними лучами, по ней двигалась надолго растянувшаяся колонна: телеги с грузом и сидящими на них женщинами и детьми, фургоны с упряжками. Колонна держала путь на восток. Кое-кто в ней ехал верхом на пустых мешках, наброшенных на коней вместо сёдел. Многие шли пешком. Сзади мальчишки-пастухи с длинными бичами на плечах гнали стадо коров. Коровы устало мычали. Бурое облако пыли от сотен их копыт повисало над стадом и, снижаясь, хвостом тянулось за колонной.

Неожиданно от колонны отделились несколько человек и побежали по траве к одиноко пасшейся лошади. Один из бегущих держал в руках связку верёвки, другой — узду с поводком. Дженни догадалась: её хотели поймать. Подпустив людей поближе, она вдруг метнулась в сторону от дороги и, проскакав на безопасное расстояние, снова остановилась, поглядывая и как бы ожидая, что будет дальше. Но стоило только охотящимся приблизиться, как она опять прыгала и, немного отскочив галопом, замирала, не выпуская их из виду. Тогда ловившие Дженни стали заходить с разных сторон, окружая её сжимавшимся кольцом и протянув один от другого верёвку. Но люди, надеявшиеся завладеть лошадью, понятия не имели, что этот, как они полагали, брошенный конь был не кем иным, как знаменитой цирковой лошадкой Дженни — умной и ловкой. Разбежавшись, она легко перепрыгнула протянутую для поимки верёвку, показав незадачливым ловцам ступни своих копыт.

Колонна беженцев ушла далеко вперёд. Улёгся и сник на дороге кудрявый шлейф пыли, а они всё гонялись за норовистым конём. Разве они могли знать, что соскучившаяся по манежу, по утренним репетициям Дженни попросту играла, ненадолго отвлёкшись от щемящего её чувства одиночества.

В конце концов ловившим её надоело без толку бегать по полю в высокой траве, и они, что-то прокричав Дженни и погрозив ей кулаками, заспешили догонять своих. Дженни поскакала прочь от дороги.

К концу догоравшего дня, когда солнце уже перестало палить и несносные мухи не приставали так назойливо, она оказалась у насыпи, тянущейся в обе стороны через всю степь. Проголодавшись, Дженни снова начала щипать траву, когда до её ушей донёсся далёкий гул.

Подняв голову и вглядевшись в даль, она увидела над насыпью приближавшийся в её сторону чёрный дым. Гул всё усиливался, превращаясь в грохот и лязганье. Но он не пугал Дженни, а лишь вызывал любопытство, и она так и оставалась вблизи насыпи. Это был поезд в десятка полтора пассажирских и товарных вагонов. На открытых платформах ехали потемневшие от копоти когда-то белые вагончики на своих колёсах. Лёгкий ветерок донёс до ноздрей Дженни еле уловимый запах конюшни. Она заволновалась, затопталась на месте, а спешивший состав уже грохотал рядом, равнодушный к одинокому коню в открытой степи.

Дженни, понятно, не могла знать, что это ехал направляемый в тыл цирк, из которого она несколько дней назад во время пожара убежала вместе с другими лошадьми.

Удаляясь от нее, густой чёрный дым клубами поднимался в холодеющее небо. Поезд тянулся за ним. И вот внезапно сквозь шум колёс и стук их на стыках рельс, сквозь тяжёлое пыхтение ушедшего вперёд паровоза ей послышалось, будто кто-то позвал её:

— Дже-енни-и!.. Дже-е-енни-и-и...

Она нервно навострила уши. Нет, ей не казалось: пробившийся сквозь грохот железа, слышался знакомый слабый голос. Дженни поскакала рядом с обгонявшим её составом. Потом остановилась, не слыша больше зова. И снова поскакала вперёд.

А поезд всё уходил и уходил. Уже очистилось от чёрной копоти небо. И вдруг вдали заскрежетало, гулко цепочкой ударов зазвенел чугунный перезвон, и состав остановился в степи. Трижды коротко прогудел и смолк паровоз.

Постояв мгновение, Дженни, гонимая неясным предчувствием,