Про других и про себя - Аркадий Миронович Минчковский

бросилась к замершему поезду. Она летела к нему галопом и уже видела, как из вагона на откос насыпи спрыгнули люди. И вот, уже что-то выкрикивая на ходу, бежали навстречу. Быстрее всех, ближе других была длинноногая девчонка в брюках, в клетчатой кофточке. Сомнений не оставалось: это она! Её голос. Её, доносящийся до ноздрей, запах.

Они спешили друг к другу. Ещё миг, и вот... Женя повисла на шее лошадки, прижавшись к ней горячей щекой.

— Дженни!... Дженничка... Дженюха!... — повторяла она, не помня себя от радости. — Где же ты была, глупенькая?! Нашлась...

Если бы лошадь умела говорить!.. Впрочем, в волнении она бы сейчас, наверное, не могла вымолвить и слова. Те, кто подоспели вслед за её наездницей, увидели: в лиловых, отражавших свет закатного солнца, больших глазах Дженни дрожали тяжёлые, готовые пролиться слёзы.

Они опять были вместе и одинаково счастливы.

Молодые, рвавшиеся на фронт артисты ошибались.

Цирк не стал ненужным и во время войны. Почти четыре долгих года скиталась конная группа по разным городам, порой даже таким, что не знали затемнения. Приходилось трудно и с кормёжкой лошадей и со своим пропитанием. Но представления шли ежедневно. Теперь в рядах сидело множество зрителей в военных шинелях. Приходили и на костылях. Тесно устроившись в рядах, они старались держать костыли так, чтобы не мешать соседям по скамье.

Может быть, на час-два, позабыв горести сурового времени, люди ещё громче, чем прежде, смеялись шуткам ковёрных, ещё открытее восхищались смелостью гимнастки под куполом, дружнее аплодировали конным номерам. Цирк по-своему бился с врагом. Он утверждал, что фашистам не заставить дрогнуть советский народ. Те, кто были готовы до последнего вздоха сражаться с врагом, не разучились смеяться и ценить красоту и ловкость.

Постепенно, по мере того как освобождалась от захватчиков родная земля, передвигалась на запад и конная группа. Выступали в разбитых, разрушенных и сожжённых, но уже возрождавшихся к жизни городах. Там, где не уцелели цирки, раскидывали шатры шапито. И звучала бодрая музыка среди каменных, обгорелых руин.

Настал такой день. Женя выскочила на коне и вихрем пронеслась по манежу со знаменем, на котором было написано: «Победа!». Все, кто был в эту минуту в цирке, встали. Поднялись и выздоравливающие с палочками и опиравшиеся на костыли. Заглушая оркестр, зал кричал: «Ура, ура!.. Победа! Ура!..»

Того звонкого дня Жене было не позабыть никогда. Дженни, которую в военное время трудно было лакомить, в тот день получила всё, о чём только могла мечтать.

Прошли ещё годы. Из бывшей длинноногой девчонки Женя стала хорошенькой стройной девушкой. Жокейский её номер приобрёл такое совершенство, что получал похвалы самых строгих критиков. О молодой наезднице писали в газетах. Огромные плакаты с её изображением на коне высились у входа в цирк. Дженни всё ещё находилась, как говорят спортсмены, в хорошей форме, хотя по-лошадиному была уже в летах. Правда, вряд ли непосвящённые люди догадывались, что ей уже много лет. Внешне лошадка выглядела молодо. Её работа на манеже оставалась безупречной.

Но Женя, чья карьера взрослой наездницы только начиналась, с тревогой думала о том, что придёт день — может быть, он уже не далёк — и ей придётся сменить коня. Вместе с отцом они уже выглядывали среди прибывающих в цирк новых лошадей такую, что сможет заменить Дженни. Нет, пока не было ничего и похожего.

С наступившими мирными годами опять стало достаточно вкусного овса. Снова сделалось тепло в конюшнях. Дженни пребывала в хорошем настроении. Разве могла она думать о том, что её добрая подруга когда-нибудь сможет ей изменить?!

А меж тем горький час неумолимо приближался.

Это была первая дальняя заграничная гастроль Жени. Конская группа её отца отправлялась за океан.

Плыли на большом теплоходе. На палубе его выстроили временные конюшни. Дни стояли июньские, тихие. Штормов не ожидалось, и кони спокойно дышали морским воздухом.

Днём, в безветрии вода вокруг светилась изумрудом до самого, еле уловимого в слиянии с небом, горизонта.

Дженни подолгу смотрела вдаль за океанские просторы. Зелёная гладь будила в ней далёкие смутные воспоминания — давнее время, когда под ногами был лишь без конца и без края травяной ковёр. Помнилось гудение злых мух. Это, кажется, от них кони куда-то неслись, чтобы потом, круто свернув всем табуном, скакать в другую сторону. Рыжуха — тогда ещё жеребёнок — старалась поспеть за другими. Она бежала рядом с матерью. Быстро, как могла, прыгала на длинных, таких тоненьких ногах, что, казалось, они вот-вот переломятся.

Как-то раз, отделившись от старших, далеко ускакала с однолетками и потеряла мать. Да с тех пор уже и не разыскивала, начав жить сама по себе. Те далёкие вольные дни припоминались с трудом. Дженни была цирковой лошадью и жизнью своей оставалась довольна.

Правда, незадолго до отплытия за океан она заметила неладное. Женя заглядывала на конюшню к подружке не так часто, как прежде. Бывало, она там не появлялась и в течение всего дня. Случалось, что Дженни простаивала на конюшне и вечера. Самым непонятным было то, что она стояла, скучала и тогда, когда с манежа доносилась музыка, под которую они с Женей выступали.

В такие минуты Дженни нервничала, топталась на месте и громко ржала, зовя подружку. Но потом приходила Женя, приносила сладкое, ласкала лошадь, и Дженни успокаивалась, решив не тревожиться по пустякам.

Однако недобрые предчувствия были незряшны.

С тех пор как однажды в конюшне появилась новая лошадь, Дженни начала подозревать неладное. Почему этот конь был белым, когда все остальные подбирались только рыже-красной масти? Почему поместили его в самом дальнем стойле от Дженни и оставляли на месте, когда всех других выводили на дневные репетиции? Почему Женя теперь, когда вечером, забегая навестить подружку, была одета в парадный жакет, а на манеж Дженни не выводили? А потом эти звуки знакомой музыки? Зачем везли белого коня с собой?

От всего этого непонятного Дженни становилось не по себе. Успокаивало её лишь то, что никто, конечно, не мог её заменить. Лишь она, Дженни, умела в седле с любимой наездницей проделывать то удивительное, что приводило в восторг шумный цирк. Это убеждение возвращало Дженни покой в долгом пути. Она терпеливо ждала часа, когда снова выбежит на облитую светом прожекторов арену.

Лебедь — так звали коня, который вызывал подозрения Дженни. Так же, как когда-то её, эту молоденькую лошадь привезли из далёкого конного завода. Но времена наступили другие. Рослой лошадке повезло. Она была сразу определена