Илийка. Не смолкает прибой - Анастасия Антоновна Зорич

об этом услышал, настроение его заметно испортилось. До сих пор он старался не думать о близкой встрече с бабушкой, ио теперь представил себе, что его ждет. Его верхняя губа слегка оттопырилась, прикрыла нижнюю, и лицо стало таким обиженным, точно он уже выслушивал упреки бабушки. Несмотря на усталость, он невольно прибавил шагу, а поворачивая через переезд к молу, вздохнул глубоко, взахлеб.

— Чего ты? Неужели так боишься? — спросила Оля.

— Боюсь, а ты разве не боишься, что дед будет ругать?

— За что же ругать, мы ведь «Чайку» искали.

— Не за «Чайку», а за то, что поздно пришли.

— Так мы ведь не нарочно… Деда знает, я всегда стараюсь успеть и вовремя покормить его ужином или обедом. А раз опоздала, значит, не смогла прийти, когда надо.

— Бабушка вовсе не спрашивает: смог, не смог, она сердится, не разбираясь, и все, — с тоской сказал Миша.

Оля недоверчиво пожала плечами — можно ли, не разобрав, в чем дело, сердиться?

Вероника Александровна встретила их бледная и расстроенная. Она не кричала, она негромко говорила, что Миша возмутительно себя ведет, что только уличный мальчишка может себе позволить пропадать где-то целый день. Оглядев внука, у которого одежда изрядно пострадала во время путешествия (штанишки он предусмотрительно натянул на себя в сенях), она спросила, что все это значит? Чем больше сердилась Вероника Александровна, тем тише она говорила о «возмутительном поведении» Миши. Конечно, не его одного она имела в виду. Оля хорошо понимала, что речь шла и о ней.

В сенях послышались шаги. Вероника Александровна умолкла, думая, что это кто-то чужой. Вошел Иван Тимофеевич. Улыбнувшись, он проговорил:

— Ну, вот видите, Вероника Александровна, явились путешественники. Небось, проголодались? Узнала, Олёк, что-нибудь насчет «Чайки»?

— Мы у ребят были, которые в холодильнике живут. Они нам помогут искать, — ответила внучка.

— Как это в холодильнике? Что это за ребята? — не поняла бабушка.

— Просто ребята… беспризорные… — нехотя объяснил Миша.

Глаза Вероники Александровны стали круглыми и злыми. Она взяла Мишу за ухо и, посадив на скамью, спросила:

— Ты разговаривал с беспризорниками? Ты завел с ними дружбу?

Оля потупясь сидела рядом с братом. Если бы не он, лучше всего убежать сейчас к морю и не слышать всего этого… Вероника Александровна повернулась к Ивану Тимофеевичу и несколько громче обычного сказала:

— Вы совсем не следите, с кем она знакомится, с кем разговаривает.

— Оля взрослая девочка. Она во всем сама разберется, — доставая трубку и раскуривая ее, проговорил Иван Тимофеевич.

— Ну, вот и разобралась. Девочка, внучка знаменитого профессора, водит знакомство с ворами, бандитами!

— Какие же это бандиты, Вероника Александровна? Это наши ребята, потерявшие во время войны родителей. Они и не бегут отсюда никуда. Сидят в порту, точно здесь их дом.

— Но надо же что-то делать…

— Делаем, Вероника Александровна, делаем. Многих уже отправили в детские дома, а этих, что остались, в школу юнг возьмем.

— И все-таки не надо забывать, что Оля почти девушка, не надо забывать, из какой семьи была ее мать!..

— Но отец Оли был матрос, а дед ее тоже простой смотритель маяка, — заметил Иван Тимофеевич. Оля видела — он только кажется таким спокойным. Вот дернулась у него левая рука. Вероника Александровна тоже говорила спокойно, только голос был резкий, звенящий.

— Ах, оставьте. Тут нечем гордиться. Ваш сын мог выучиться, стать инженером. Но он не пожелал… Он ничего не дал моей дочери.

— Вы злая, совсем злая! — вдруг вскочив со скамьи, сказала Оля, с ненавистью посмотрела на Веронику Александровну и выбежала во двор.

Зачем, зачем дед позволил так говорить этой противной, чужой старухе, почему не выгнал ее вон?!

Оле тяжело было дышать, но не потому, что она быстро бежала. Может, это был гнев, а может, горькая обида.

Опа опустилась на высокие прохладные ступеньки и прислонилась горячим виском к замшелой стене. Было совсем тихо, только жилка на виске тревожно стучала.

Стучала в щербатый камень. Слышен был только слабый плеск. Это волна, убегая под причал, мягко шлепала по сваям… Тянул слабый ветерок, от которого точно соль на губах… Этот солоноватый ветерок всегда напоминает отца. У него и щеки и волосы всегда пахли морем. А губы были жесткие, как песок на берегу. Он всегда целовал ей щеку около виска, где была родинка. Осторожно так касался шершавыми губами, как будто боялся оцарапать. Когда отец брал ее на руки, казалось — он сильнее всех на свете. Грудь у него широкая и сильная, а глаза — как вода далеко от берега в тихий, безветренный день. Ни у кого не было такого отца. Он не задохнулся бы от крепкого ветра, не дрогнул бы от ударов волн. Им так хорошо было вместе, когда деда уходил на маяк. Она была уже совсем большая девочка, но ведь никто не видел, как отец заворачивал ее в одеяло, как маленькую, укачивал на коленях и пел смешные песни…

А когда он уходил в рейс, как страшно во время шторма билось море в камни волнолома. И тогда тревожно, призывно ревел маяк. Он всегда был верным другом, высокий, умный маяк, седой от пены и старости. И все-таки, когда отец бывал в море, над которым поднималась мокрая стена тумана, маяк мог бы громче реветь. Пусть сильнее, протяжнее кричит, чтобы далеко-далеко было слышно… Может, в порт возвращается отец…

Когда-то давно она спросила отца, почему у других девочек есть мама, а у нее нет. «У тебя тоже была мама… Самая лучшая, самая красивая и ласковая из всех мам…» Больше он ничего не сказал, и она не посмела спросить, чтобы он не стал грустным…

И вот приехала бабушка. Один день она здесь, а уже столько нехорошего наговорила, непонятного. Она не любит отца и деду, значит и ее, Олю, не любит. Ну, и не нужно! Пусть себе едет, только жаль, Мишку заберет у Он хороший, а жизнь у него никуда не годится. И что он только потом будет делать? Тоже профессором станет и тоже будет стыдиться, что ее папа матрос… Нет, нет, не должен Миша стать таким…

На рейде призывно загудел пароход. Ага, в порт захотел! Чужой ты, и сам боишься входить, лоцмана просишь. Сразу слышно, что голос твой незнакомый.

Самый красивый гудок у того, на котором плавал отец, у «Труженика моря». Низкий такой, басистый. Оля никогда бы ни с каким другим не спутала его спокойный уверенный бас.

Однажды она проснулась ночью. Это было в Поти, где они жили, пока