Фауст. Страдания юного Вертера - Иоганн Вольфганг Гёте

В юности –  легкая спутница –  ветреность с ним, и она-то

Все покрывает опасности, все исцеляет недуги

Сердце томящей беды, как скоро она миновалась.

Точно, отдашь предпочтенье тому, кто в позднейшие годы

Эту веселость развил в положительный разум, который

В счастьи, равно как в несчастьи, деятельно, смело стремится.

Он утраты свои заменяет познанием блага».

Дружески речь прервала, горя нетерпеньем, хозяйка:

«Что, говорите, вы видели? Сильно хотелось бы знать мне».

«Вряд ли, – на просьбу такую сказал с удареньем аптекарь, –

После всего, что узнали мы, буду я весел так скоро.

Да и кому рассказать все различные виды несчастья?

Только что в поле мы вышли, уже в отдалении стала

Пыль нам видна; от холма до холма необъятною цепью

Поезд тянулся; в пыли различить было трудно предметы.

Но когда мы сошли поперечной дорогой в долину,

Много и конных и пеших толпилось еще перед нами.

Да! к несчастью, довольно мы видели бедных скитальцев,

Слышали кой от которых, как тяжко и горько изгнанье,

И как сердцу отрадно сознанье, что жизнь уцелела.

Грустно было смотреть на имущества разного рода –

В доме их не видать, потому что хороший хозяин

Все расположит кругом и на месте, затем, чтобы тотчас

Были они под рукой; тут все полезно и нужно, –

Ну а теперь это все увидеть на разных подводах

Без толку, наскоро, все перемешанным в быстром побеге!

Шкап, на нем решето с шерстяным лежит одеялом,

Зеркало под простыней, в корыто попало постеля.

Ах, как и сами мы видели за двадцать лет на пожаре,

Страх до того человека лишает сознанья, что он

Часто хватает безделицу, а дорогого не помнит.

Так и эти везут с неразумной заботою вещи

Не пригожие, только волу и лошади тягость:

Старые доски да бочки, гусиный садок и насести.

Жены и дети влачатся, под ношей узлов задыхаясь,

Тащат кульки и корзины с вещами, ненужными вовсе,

Да, тяжело человеку с последним добром расставаться!

Так по пыльной дороге тянулся толпящийся поезд,

В беспорядке мешаясь. Тому, кто на тощих животных,

Хочется ехать потише; другой впопыхах погоняет.

Вдруг послышался крик детей придавлённых и женщин,

И между ревом скота собак раздалось завыванье,

Голос мольбы стариков и больных, которые сверху

Громоздко-грузной подводы в постелях сидели, качаясь,

Но, колею потеряв, колесо забирает со скрипом

К самому краю дороги, и с насыпи фура в канаву

Падает. С маху людей, закричавших ужасно, далеко

Кинуло в поле, – но, к счастию, так, что никто не убился:

Им вослед сундуки повалились, но ближе упали.

Право, кто видел падение, тот ожидал, что увидит,

Как тяжелые шкапы и ящики всех передавят.

Фура сломалась, и люди лежали без помощи –  каждый

Мимо ехал и шел, озабоченный только собою.

Всех за собой нетерпенье и общий поток увлекали.

Мы поспешили на помощь –  и что же? Больные и старцы,

Те, которым и дома едва выносимо страданье

Долгое, здесь распростерты лежат, от боли стоная,

Солнечным зноем палимы и в серой пыли задыхаясь».

Тронут, на это сказал человеколюбивый хозяин:

«Если бы Герман нашел и снабдил их платьем и пищей!

Я не желал бы их видеть: мне больно смотреть на несчастье.

Тронуты первою вестью такого страданья, мы тотчас

Скудную лепту от наших избытков послали, чтоб только

Нескольким помощь подать, а тем и себя успокоить.

Но не станем печальных картин обновлять перед нами:

Страх проникает и то очень быстро во грудь человека,

А забота мне даже и самого зла ненавистней.

В дальнюю комнату лучше пойдем: там очень прохладно,

Солнце в нее никогда не вступает, и воздух горячий

В толстые стены нейдет; а маменька полный стаканчик

Старого нам принесет, чтобы было, чем думы рассеять.

Здесь не весело пить: мухи вьются, жужжа, над стаканом».

Все удалились они и довольны были прохладой.

Мать принесла им заботливо чистую влагу напитка

В светло граненой бутылке, на ясном подносе из цинка

С зеленоватыми рюмками –  истым бокалом рейнвейна.

Так все трое они обсели светло налощенный

Круглый коричневый стол на тяжелых, незыблемых ножках.

Весело пело стекло у хозяина и у пастора;

Только третий сидел, неподвижно задумчив над чашей.

И к нему обратился хозяин с доверчивой речью:

«Пей, сосед дорогой, покамест милость Господня

Нас хранит и в грядущем также будет хранить нас!

Кто не сознается, что со времени злого пожара

Он, наказав однажды и строго, нас радовал снова

И охранял непрестанно, как сам человек охраняет

Более всякого члена любезную ока зеницу?

Что ж, неужели Он впредь нас оставит своей благодатью? –

Только опасности нас научают сознать Его силу –

И неужели Он, город цветущий, который из пепла

Вновь Он руками прилежными граждан построил, осыпав

Щедро дарами, опять разоря, уничтожит усилья?»

С кроткою радостью речь перервал рассудительный пастор:

«Веруйте в Бога и верны останьтесь таким убежденьям,

Ибо и в счастьи они наш ум укрепляют, и в горе

Лучшей отрадой дарят и сердца оживляют надеждой».

«Да, – заметил хозяин, исполнен созрелого слова, –

Сколько я раз с изумленьем приветствовал рейнские воды,

Если, смотря по делам, я в дороге к нему возвращался,

Вечно велик представал он мне, чувство и дух возвышая;

Но и представить не мог я, чтоб этот приветливый берег

В непродолжительном времени стал нам окопом от франков

И русло это рвом и защитой от всякого худа.

Видите, так защищает природа и верные немцы,

Так защищает сам Бог –  и кого ж поборает сомненье?

Все уж борцы утомились, и всё намекает на мир нам.

Если бы мне с наступающим праздником вместе дождаться

В это же время, когда в нашей церкви звонят и под голос

Труб и органа «Те Deum» высокая слышится песня,

Если бы, батюшка, я говорю, в тот же день и мой Герман,

У алтаря, перед вами, с невестою вышел своею.

И повсюду торжественный праздник в грядущие годы

В то же время и днем мне домашнего счастья являлся!

Право, мне как-то нерадостно юношу видеть, который

Дома прилежно заботлив, а в людях медлительно робок,

Мало веселья находит в люди казаться и даже

Он убегает сообщества девушек и равнодушен

К танцам веселым, которые всю молодежь привлекают».

Так говоря, стал прилежно он слушать. И скоро далекий

Топот копыт раздался, и повозка, стуча колесами,

Быстро под своды ворот подкатилась с грохотом тяжким.

II

Терпсихора Герман

Только что в комнату благовоспитанный сын показался,

Взором его проницательным встретил пастор на пороге,

Всю окинул фигуру и стал замечать поведенье,

Как наблюдатель, который лица выраженье читает,

И, улыбнувшись, к нему обратился с доверчивой речью:

«Вы воротились как будто другим человеком: ни разу

Вас и вашего взора таким оживленным не помню,

Так веселы и довольны. Заметно, что вы разделили

Бедным дары и от них благодарность святую прияли».

Сын на такие слова отвечал откровенно и скромно:

«Я не знаю, похвально ли я поступил; только сердце

Так поступать мне велело, как я расскажу вам подробно.

Матушка, вы так долго копались при выборе