Драматургия: искусство истории. Универсальные принципы повествования для кино и театра - Ив Лавандье

становится не кто иной, как… зритель. Но где же драматическая ирония? На первый взгляд, речь идет о человеческих недостатках: слепоте или невежестве, но драматической иронии нет, потому что жертвой этих изъянов становится зритель. В действительности драматическая ирония все же есть. Зритель недолго остается жертвой. Вскоре он все понимает и уже в ретроспективе смеется над собой. Пространственная дистанция, о которой мы говорили, заменяется временнóй дистанцией, о которой говорил Уолтер Керр [102]. И тут возникает вторая, диффузная драматическая ирония, жертвой которой не является ни исполнитель, ни зритель, но автор. Мы смеемся над его двойственностью.

В. Сфера применения комического

Грустный клоун

О печали клоуна написано немало. Это вполне оправданно, но, мне кажется, может означать две разные вещи. Если слово «грустный» употребляется в смысле серьезный, сосредоточенный, не смеющийся, то грусть возникает из-за искренности клоуна. Но слово «грустный» может и просто относиться к правде жизни. Из всех людей клоун – тот, кто лучше всех понимает природу жизни. В каком-то смысле «грустный» приобретает значение «осознавший», если не «отчаявшийся».

Известный анекдот хорошо иллюстрирует это положение. Человек в депрессии, находящийся на грани самоубийства, обращается к врачу. Доктор советует ему расслабиться и хорошенько посмеяться. Мол, сейчас в городе выступает очень забавный клоун. На что пациент отвечает: «Я и есть тот самый клоун».

В главе о препятствиях я отмечал, что комедия одинаково справляется с внутренними и внешними препятствиями. Не является ли это также признаком здравомыслия клоуна? Он знает – или чувствует, – что настоящих внутренних препятствий не существует, что все человеческие проблемы, будь то невезение или неврозы, в равной степени заслуживают насмешки. Я вижу в этом позицию взрослого. На мой взгляд, чем больше мелодраматизма, тем больше инфантильности.

Наиболее правдивая трактовка

Уолтер Керр [102] развивает идею о том, что трагедия и комедия занимают каждая свою сторону жизненной медали. В самом деле, если комическое неотделимо от серьезной драмы, как тень от солнца, как инь от ян, то это означает, что оно дополняет целое, что картина жизни без комического – ложная картина. Отчасти поэтому, на мой взгляд, Ионеско и Беккет более успешны в театре абсурда, чем Пинтер, большинство работ которого безнадежно серьезны. Ануй [3] сказал о пьесе «В ожидании Годо», что это мысль Паскаля в исполнении Фрателлини. Тем самым он отдавал дань беккетовскому видению использования элементов комедии в разговоре о жизни.

Смех и слезы

Если комическое дает более точное представление о жизни, значит ли это, что нам не стоит писать ничего, кроме чистых комедий? Необязательно. У комедии, как мы только что убедились, есть два недостатка: она не позволяет легко идентифицировать себя с персонажем и имеет дело только с привычным и известным.

Если автор хочет поделиться с аудиторией переживаниями и эмоциями своего героя, если он хочет максимально вовлечь публику в повествование и представить факты, известные не всем, ему лучше выбрать серьезную трактовку. Но ничто не мешает ему включить в повествование моменты комедии. Гораций Уолпол [202] сказал, что мир – это трагедия для тех, кто чувствует, и комедия для тех, кто думает. Поскольку каждый человек чувствует и мыслит, использует как аффекты, так и интеллект, эмоции и разум (см. Антонио Дамасио, стр. 46), адекватная картина жизни – та, где смешаны серьезное и комическое, сочетающая в себе позиции Гераклита и Демокрита.

Иными словами, вместо того чтобы предлагать одну-единственную трактовку, чем и занимается классическая комедия, автор может чередовать или смешивать их, как в средневековых пьесах или представлениях, где на протяжении веков чередовались серьезная драма и фарс (кёгэн). Так поступали многие великие авторы, в частности Мольер и Шекспир. В самых мрачных трагедиях английского драматурга всегда найдется сумасшедший или шут, чтобы представить историю в ином свете. В «Генрихе IV» эту роль играет Фальстаф, и он великолепен. Корнель упоминает об этом смешении серьезного и комического в одной из своих пьес («Комическая иллюзия»). К классикам можно добавить подавляющее большинство драматургов XX века. Вероятно, чувствуя, что «трагедия мертва» (см. главу 3), современные авторы приправляли свои произведения юмором, пусть даже порой раздражающим.

Комическое есть даже у Бергмана. В «Седьмой печати» актер (Нильс Поппе), рогоносец-кузнец (Оке Фриделл) и оруженосец (Гуннар Бьёрнстранд), напоминающий Сганареля в «Доне Жуане», привносят свои нотки юмора. В 1950-е годы Бергман также снял несколько семейных комедий. В «Семи самураях», еще одном великом классическом произведении, герой Кикутиё (Тосиро Мифунэ) часто выступает в роли шута. Даже Теннесси Уильямс, чей темперамент не слишком располагал к смеху, пробавлялся комедиями: пьеса «Период адаптации» повествует об испытаниях и невзгодах двух недавно поженившихся пар. В «Раю на земле» тоже есть юмор – в сарказме Чикена и в комедии положений. Сцена, когда Миртл пытается напоить Чикена без его ведома и попадает в ловушку, весьма забавна.

В сериалах «Прически для дам», «Под звуки меди» и в эпизоде сериала «Как в кино» (3.3) под названием «Из привязанности к Питеру» систематически чередуются мелодрама и комедия.

Роберт Харлинг, Марк Герман, Дэвид Крейн и Марта Кауффман мастерски заставляют нас переходить от смеха к слезам. Вероятно, они дают нам наиболее точную и объективную картину жизни. Тот же принцип применим и к «Большой войне», самой пронзительной из всех итальянских комедий. Авторы не стесняются трагизма и эмоций, но это не мешает им регулярно заставлять нас смеяться. В том же стиле написаны «Дьяволы на пороге», которые выдержаны в духе классической итальянской комедии на протяжении большей части второго акта, а затем логично заканчиваются кровопролитием.

Тот же принцип применим и к «Клану Сопрано», где некоторые персонажи – Ливия (Нэнси Марчанд), Поли (Тони Сирико) и Сильвио (Стив Ван Зандт) – откровенные шуты. Опасные, но тем не менее шуты. В эпизоде 2.9 Поли преследуют все те люди, которых он убил. В конце концов он жалуется приходскому священнику (Питер МакРобби), что уже двадцать лет отдает деньги церкви и должен быть свободен от чувства вины. Но раз все так, он больше не будет делать пожертвований. Другие примеры зловещих клоунов – Сервье (Сирил Кутон) и Эдмон (Антуан Матье) в сериале «Французский городок». Первый – маленький подобострастный супрефект. Второй – догматичный коммунист. Они часто смешны и в то же время причиняют страдания другим.

Априори такие серьезные фильмы, как «История святой Терезы из Лизье» (о призвании святой Терезы), «Роберто Зукко» (об особо отвратительном убийце) или «Товарищи» (о забастовке на туринской прядильной фабрике в XIX