Драматургия: искусство истории. Универсальные принципы повествования для кино и театра - Ив Лавандье

class="p1">Проблема со счастливым финалом возникла далеко не вчера. «Красная Шапочка» Перро заканчивается очень плохо (в отличие от версии братьев Гримм). Почему такое неприятие счастливого конца? Возможно, потому что взрослые общества [особенно в период Средневековья] никогда не были добры к детям. И сегодня есть родители, которые не пристегивают своих отпрысков в машине, инструкторы по плаванию, которые толкают своих учеников в воду, и учителя, которые наклеивают детям на лоб ярлыки и открыто издеваются над ними, не говоря уже о детской проституции. Так почему же нас удивляет, что авторы и мыслители выступают за «несчастливый финал» для детей?

И потом, не слишком ли много рассуждений о достоинствах счастливого конца в детских сказках, призывов к более реалистичному взгляду на жизнь в них, когда так много историй, предназначенных для взрослых, заканчиваются хорошо? Должны ли «Ифигения в Авлиде», «Сид» или «Великая иллюзия» иметь право заканчиваться хеппи-эндом, а «Русалочка» – нет? А что, если взрослым начать с наведения порядка в собственном доме? Это различие имеет принципиальное значение. Ведь для детей счастливый конец гораздо более оправдан, чем для взрослых. Первым он дает надежду, необходимую при встрече с жизнью лицом к лицу; вторым же он слишком часто дарит иллюзию. Мы говорили об этом на страницах 113–114.

Черное или белое

Другая классическая критика детской художественной литературы заключается в том, что ее обвиняют в отсутствии нюансов и манихействе. Дети приобретают моральные принципы довольно рано и быстро понимают, что правильно, а что нет. С другой стороны, они медленно осознают, что никто не может быть абсолютно хорошим или абсолютно плохим, и дезориентируются, когда обычно мягкий и любящий взрослый вдруг показывает свою негативную сторону. Некоторые сказки символически помогают детям принять эту темную сторону в людях, которых они любят. Я рассказывал об этом на страницах 138 и 206, когда в «Красной Шапочке» волк маскировался под бабушку. Но мы видим, что этот процесс метафоричен. Сказка не показывает неоднозначного реалистичного персонажа.

Короче говоря, я считаю, что манихейство допустимо и даже желательно в художественных произведениях, рассчитанных на детей до 5 лет. Я бы даже сказал, что стереотипное изображение злодеев (уродливых, деформированных, мрачных и т. д.) также желательно, ведь в этом есть доля правды. Когда человек улыбается, независимо от его физической привлекательности, его лицо светится. Когда он ворчит, злится или впадает в депрессию, его лицо темнеет. Тод Браунинг во многих своих фильмах старался показать, что уродство и физическая чудовищность необязательно идут рука об руку с пороком. Это его заслуга. Но его работы рассчитаны на взрослых. Маленький ребенок не сможет их понять.

Характер главного героя

Самые популярные супергерои (Бэтмен, Черепашки-ниндзя и т. д.) нравятся многим детям. Это уже доказывает, что в краткосрочной перспективе они оказывают им услугу. Но что это за услуга? И каковы ее долгосрочные последствия? Трудно сказать.

Вероятно, история, в которой детям предлагается отождествить себя с таким же беспомощным человеческим существом, как они сами, затронет их больше, чем та, в которой главный герой с самого начала обладает сверхчеловеческими способностями.

По сути, послание Бэтмена звучит так: «Если бы ты был супергероем, то смог бы многого добиться», в то время как послание Мальчика-с-пальчик звучит иначе: «Ты многого добьешься». Неслучайно главные герои большинства сказок – дети, слабые и маленькие, как Кирику («Кирику и колдунья»), не большие, но храбрые. Понятие «маленький» часто даже входит в название [речь о французских вариантах, в русском языке им соответствуют уменьшительные суффиксы]: «Маленькая Красная Шапочка», «Маленькая Русалочка», «Три маленьких поросенка», «Маленький принц» и т. д. Возможно, именно поэтому такой фильм, как «Дорогая, я уменьшил детей», более привлекателен, чем его продолжение: «Дорогая, я увеличил ребенка».

При этом кажется, что детям, как и взрослым, необходимо идентифицировать себя и с супергероем, и с обычным персонажем. Для юнгианцев это два лица «изначального человека», что согласуется с идеей о том, что индивидуализция человека заключается в том, чтобы стать более уникальным, а не более универсальным.

Литературный нарратив в сравнении с драматическим повествованием

Бруно Беттельгейм [20] настаивает на необходимости читать и даже рассказывать детям сказки, а не показывать их им, пусть и с помощью иллюстраций в книге. Это позволяет детям создавать свои собственные образы и стимулирует их воображение. Соответственно, у драматургии есть недостаток – навязывание образов. Но у нее есть и преимущество – она способна вызвать очень сильные эмоции и, возможно, создать более сильное чувство идентификации, чем устная литература. К тому же нельзя сказать, что образы так уж вредны. В книге Comment Hitchcock m'a guéri / «Как Хичкок меня покорил» [184] Серж Тиссерон развивает идею о том, что образы обладают огромной силой, далекой от негативных фантазий, которые они вызывают.

Беттельгейм может не одобрять мультфильмы по другой причине – той же, по которой он рекомендует родителям рассказывать сказку наизусть: «Читая в одиночестве, ребенок может подумать, что только незнакомец – тот, кто написал сказку, – одобряет то, что Джек делает с великаном. Но если эту историю рассказывают ему родители, ребенок уверен, что они его одобряют». Правда, та же проблема возникает и в драме. Как бы то ни было, идеальным вариантом, вероятно, является предложение детям всех форм повествования: устной и письменной литературы, иллюстрированных произведений, фильмов с реальными изображениями, мультфильмов, кукольных спектаклей и пьес для живых актеров, клоунских скетчей и альбомов комиксов.

Интерес к мультфильмам или кукольным спектаклям

В главе 12 мы видели, что образы могут оказывать очень яркое воздействие. В некоторых сказках происходят страшные вещи.

В «Сказке о можжевельнике» мачеха обезглавливает мальчика, а затем подает его мужу в качестве тушеного рагу. Сюжет недалеко ушел от истории приходского священника из Уруфа (см. стр. 530–531): в литературе такое терпимо, но в драматургии – никогда. Значит ли это, что драматург обречен на смягчение (необходимого) насилия в сказках? Не потому ли Дисней оставил в живых первых двух поросят в «Трех поросятах»? На самом деле, есть несколько способов решения проблемы, и Дисней был не последним, кто их применил. Все, что нужно сделать, – это не показывать всего открыто, а использовать намеки, аллюзии, а не зримые факты. В «Пете и волке» утенок укрывается в дупле дерева. Волк погружает туда свою пасть и вытаскивает ее, довольный, выплюнув перышко. Мы ничего не видели, но все поняли. В начале «Питера Пэна» капитан Крюк хладнокровно расстреливает из пистолета смотрительницу, просто потому что она играла на аккордеоне. Мы не видим момента