Театр одного поэта. Пьесы, поэмы - Даниэль Мусеевич Клугер

ШВАНВИЦ.

Понятно. Так вот, на площади Болотной, в Москве, генваря десятого дня тысяча семьсот семьдесят пятого года подопечный мой (указывает на спящего Романова), с отцом моим Михаилом Шванвичем одной цепью скованный, сидел в черной крытой повозке, под сильною стражей, у самого эшафота. И Емельке Пугачеву, вору-кровопийце голову отрубили на их глазах. И вот тут-то случилось чудо. Подопечный мой вдруг впал в изумление, а когда в чувство пришел, то стал говорить так, как говорил Пугачев — по-казачьи, да с шутками-прибаутками, которых отродясь не знал. И сказал он Шванвичу, что будто дух казненного злодея, через жилы, открывшиеся после отрубания головы, вырвался наружу и вошел в него. Через глаза, рот, уши и... ну и через еще одно отверстие пониже. И вот, мол, теперь живет в нем душа Емельки Пугачева. С тех самых пор он как бодрствует, так и Емелька-самозванец. Ни читать, ни писать, ни говорить толком не умеет.

ТОМСКИЙ (крестится).

Господи, помилуй мя...

ШВАНВИЦ (поддразнивая).

Помилуй ны! (Серьезно). И тотчас после казни отправили отца моего вместе с подопечным тем, что одержим был духом убиенного Емельки, далеко-далёко на восток. И велели отцу моему там за ним (указывая на спящего Романова) следить и наблюдать и всячески ублажать. Но цепи с них первые десять лет не снимали. После сняли, позволили жить на свободном поселении. Ну, как — свободном. От острога хоть на запад, хоть на восток, хоть на юг, хоть на север — скачи ли, беги, а никуда не убежишь, вернешься к острогу. Ежели лесные люди тебя не убьют или тигры тамошние не сожрут. Так что жили они при остроге, хотя и без крепкого караула. Там-то, при остроге, отец мой под-женился на дочке одного отставного солдата, да и меня родил. А перед смертью своею батюшка мой Михаил Александрович, царство ему небесное и земля ему пухом, всё мне рассказал, а заботу об нем (указывает на спящего Романова) мне же и передал. С ведома и согласия тамошнего начальства. Ну, а уж я потом с ним-то и до Америки добрался. Местные охотники помогли. И в Новом Свете с ним поселился.

Пауза. Ней, Робо и Томский переглядываются. По их лицам видно, что они и верят, и не верят невероятному рассказу Шванвица. Шванвиц, видя их недоверие, посмеивается, но ничего не говорит.

ТОМСКИЙ (Шванвицу).

Вы сказали, месье, что, когда он бодрствует, то он — Емелька Пугачев. Самозванец. А когда спит? Когда спит — он кто тогда?

ШВАНВИЦ.

А тогда он не самозванец, ни в коем случае. Когда он спит, месье (встает и торжественно провозглашает трубным голосом, наподобие архангела Гавриила), когда спит — он не кто иной, как сам государь император Петр Третий Феодорович! Царь и самодержец всея Великия, Бельгя и Малыя России!

РОМАНОВ (открыв глаза, громогласно).

Да, Лукашка, я — великий осударь и анпиратор Петр Третий Феодорович! И по велению мово величья немедля срубят голову всякому, кто в этом усомнится! (Роняет голову и вновь засыпает).

ШВАНВИЦ (садится, будничным тоном).

Вот так-то, месье. Всё очень просто, на самом деле. Насчет сложности — это была всего лишь шутка.

Занавес.

Конец второй картины.

ИНТЕРМЕДИЯ ВТОРАЯ

Авансцена. К опущенному занавесу приколота огромная карта мира — в классической проекции. Карта исчеркана жирными линиями красного и синего цвета. Перед картой — три кресла, и в них сидят Ней, Томский и Робо. Они неподвижны, словно манекены.

Звучит гонг. И тотчас оживают учитель Ней, странник Томский и коммивояжер Робо, то есть — маршал Ней, русский царь Александр и французский император Наполеон.

НЕЙ.

Месье, я думаю, договориться проще. Всё можно решить простым голосованием.

ТОМСКИЙ (насмешливо).

Ха, ха, ха, месье маршал! Ха, ха, ха! Как бы не так! Вас двое — а я один! Вы всегда окажетесь в большинстве. Нет, я против. (Задумчиво). Хотя, если подумать — я могу привлечь к голосованию своего... э-э... дедушку Петра, Петра Феодоровича. Пока он спит, разумеется. Пока бодрствует в нем дух Романова, а не Емельки-самозванца.

НЕЙ.

То есть, тогда придется делить на четверых? Не понимаю.

ТОМСКИЙ.

На троих. На трех монархов. На трех императоров. Каким боком тут маршалы? Есть всероссийский император Петр Третий Феодорович, есть всероссийский император Александр Павлович и есть, наконец, император французов Наполеон Бонапарт. Вот на них и будем делить, что тут непонятного, месье?

Все это время Робо скучающе смотрит в сторону, делая вид, что спор Томского и Нея к нему не имеет никакого отношения. Наконец, он подходит к карте, заложив руки за спину (наполеоновская поза), рассматривает ее внимательнейшим образом, даже отворачивает концы карты, чтобы поглядеть на обратную сторону.

(Подозрительно). Что вы там рассматриваете, сир? Что вы ищете?

РОБО.

Ничего, сир. Вернее, всё, сир. Смысл, сир. (Отходит от карты). Я ищу смысл, которого не вижу во всех наших играх. Голосовать, делить... Зачем? Вы ведь сами отказались от российской короны, от своей гигантской империи. Итог? Вы, странник и богомолец Федор Кузьмич Томский, сидите, непонятно зачем, в Новом Свете и черкаете карту Старого Света.

ТОМСКИЙ.

Я сделал ошибку. Обратную той, которую совершили вы, попытавшись вернуть совершенно неуместную для вас французскую корону и французскую империю. Итог? Вы, мелкий коммивояжер Франсуа-Эжен Робо сидите, непонятно зачем, в Новом Свете и ищете смысл в изнанке той же карты Старого Света.

НЕЙ.

Месье, вы оба правы. Ну и что?

Робо подходит к карте, некоторое время рассматривает ее. Вдруг срывает карту и разрывает пополам. Половину карты, не глядя, сует Томскому.

РОБО.

Это вам. Можете делать со своей половиной мира всё, что угодно. Хотите — съешьте, хотите — подарите вашему дедушке, бодрствующему маркизу Пугачеву или спящему императору Петру Феодоровичу, месье. А вот эта половина — мне. {Сминает свою половину карты и сует ее в карман). Я подумаю. В любом случае, нам придется воевать. Хотя я бы этого не хотел. Да и вы тоже, сир, государь, брат мой.

Свет на авансцене гаснет.

Конец второй интермедии.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Трактир «Итака». Вся обстановка та же, что в первой и во второй картинах.

Поздний вечер (скорее, уже ночь) того же дня, что и утро в предыдущей картине. Как обычно, Катарина —у стойки, Бродяга — в своем углу.

За центральным столом сидят Ней, Томский,