Собрание произведений в 2 томах. Том II (изд. 3-е) - Леонид Львович Аронзон

послевоенных; товарный вагон, в котором теперь возят скот, просторный и полутёмный; в одном углу его на полу, но на каких-то одеялах, сидела мать дяди, принимавшая то свой молодой вид, то теперешний, старческий, и кормила грудью (но это было неразборчиво видно) дядину старшую сестру, которую дядя никогда не видел, потому что она умерла через две недели после рождения и тем самым «спасла» дяде жизнь, дав ему возможность появиться на свет, а то, что он выжил — это уже не её заслуга[45]. Уже в солидном возрасте дядя вспомнил о ней, о том, что она была (в семье этого никогда не вспоминали, кто-то один раз обмолвился), и, вспомнив, начал томиться её отсутствием. Ему казалось, что будь у него сестра, притом старшая, жизнь его была бы почти, а может быть и абсолютно полноценной и наполненной смысла. О еврейские внутрисемейные браки! Но дядя отмечал и парадокс невозможности такой ситуации: выживи сестра — он наверняка бы не родился не только потому, что время бы сместилось, но и потому, что родители наверняка не захотели бы третьего ребёнка. Так что он видел в этом ехидство Парок.

IV. Автограф; лист из ученической тетради.

С жизнью у меня покончено, — сказал Дядя, — со смертью — ещё нет.

О чём бишь мы грустим?

V. Автографы; блокнот 7. Л. 14, 15 и 16 вырваны.

〈1〉 (л. 13–14)

— Это к перемене Бога, — сказал дядя, увидев грех вещи.

— Мысль о вечном конце пугала его. Иногда. Иногда свойство развлекать утрачивалось, и дядя говорил:

— Мне хорошо: я умею. Мне хорошо: я не умею. Но и в том, и в другом случае мне тяжело.

Его чопорное мудрствование, которое ловкостью меньшинства объявлено красотой, на деле было жертв〈ой〉 грациям легковесной плоти. Облик, манера, уровни настроений, сюжеты воображения и другая всякая всячина умели обсуждаться им до непотребного тона.

— Я это Оно, — любил сказать дядя. Или, думая о себе, прошептать игриво:

— Надежды уже не блюдут этого мужа, но попробуй пощекочи пятки его честолюбия! — Однако его любовь к детям не была неустанной. Дядя умел одновременно видеть и 〈земл〉ю: города, поля, насекомых, воды, людей, 〈…〉 — и небо: облака, галактики, ту пустоту, где на миллионы световых лет есть одна-две молекулы. Дядя утаил свою непокладистость в «чудесном» отчаянии и считал своё тело корнем головы, голову же называл бутоном[46], распускающимся во сне.

— Своей судьбой я обнаруживаю, что ревностные занятия размышлениями, — сказал дядя, — неизменно требуют лжи и словесных бурь, а исступлённая страсть молодых людей к опьянению слепа, но у неё есть верный поводырь — [скука, — однажды проронил дядя.]

Страх перед одиночеством будил его честолюбие, честолюбие будило разум, разум — душу, душа — безумие, а безумие будило отчаяние.

〈2〉 (л. 15)

вый глаз дяди был меньше друго〈го.〉

лоская луна, исцарапанная чьим-то ногтем, превращалась то в животное, то в ребёнка. Палец торчал из травы, 〈2 или 3 нрзб.〉 которая распухла до такой степени, что

〈3〉 (л. 16)

〈П〉ейзаж:

Словно исцарапанная чьим-то ногтем, плоская луна [превращалась то в]

〈4〉 (л. 17)

Пейзаж.

Заполненная до краёв; словно исцарапанная чьим-то ногтем, совершенно плоская луна. Трава здесь — торчащие из земли мужские и дамские пальцы, натыканные без разбору. Противный ветер. Живые фигуры греков, тех из них, что застыли в твёрдость деревьев, склонившись в одну сторону. На спине и на боках лося вытатуирована цветными красками сцена спора об исходе события: войско, палач, рабы.

〈5〉 (л. 18)

— Сравнительно недавно всем остальным наркозам я предпочитал закись азота: она дала мне возможность интервьюировать Бога, — сказал дядя, — однако в последнее время я с нежностью вспоминаю интратрахиальный наркоз или эфиро-кислородный: оба последних полностью лишают сознания. Помню, как с ночи меня укололи амнопоном, и в ночной амнопонной тишине я дожидался утра, но, не дождавшись, уснул. Утром укол повторили и украсили его голубой таблеткой пипольфена[47].

Дядя. — Отметим, что у Конст. Вагинова «прежнее „я“ лирического героя сменяется в „Звукоподобии“ тревожащим отчужденным „он“» [48], а у Алексея Хвостенко «я» в повествовании «Максим» [49] превращается в двойника и друга автора; оба произведения писались в последние годы жизни поэтов. Аналогично ЛА меняет здесь свое «я» на некоего «дядю». Дядя появляется в «Прямой речи» (№ 298). Не исключено также, что ЛА вспоминает своего реального дядю, Михаила Ефимовича Геллера (см. «Вместо предисловия»).

— Обладание мудростью ~ возможностью учить. — Ср.: «Обладание мудростью кажется мне постыдным, хотя ещё вчера я был счастлив возможностью проповедовать» («Придётся записывать за Aronsonom…», неопубл.[50]). — Я изрядно рассчитывал на наслаждение ~ остопиздели. — «Я изрядно рассчитывал на наслаждение, которое получу от своей смерти. Теперь не рассчитываю. Природа и искусство остопиздели» (Там же). — Однако ~ если Бог явит себя. — Ср.: «Однако, если Бог обнаружится, то я не знал большего счастья, чем любить Его» («Придется записывать за Aronsonom…»). Любая участь ~ не найти сносного состояния. — Ср.: «Скоро не останется ни одного угла, где было бы не тошно находиться. И так уже ни в памяти, ни в воображении не найти сносного состояния» (Там же). Бульварный вопрос, что мне приятнее… — Ср.: «Бульварный вопрос, что мне приятнее: тишина или Бах — решился в пользу тишины» (Там же). См. также примеч. к № 145. Решился в пользу тишины. — Следующая далее виньетка (***) очень напоминает букву А (ср.: «в этом месте Учитель забыл, как пишется буква А». — Блокнот 3, л. 5). В конце концов я принял (поймал) себя за летучую мышь. — Ср.: «Сегодня в темноте я принял (поймал) себя за летучую мышь» (блокнот 3, л. 4). Красавица, богиня, ангел мой… — См. № 141. Тем тише мне становилось. — Ср.: «Тебе тихо? ~ МНЕ — ТИХО» (№ 113). Передо мной столько интонаций… — Ср.: «Передо мной столько интонаций того, что я хочу сказать, что я — не зная, какую из них выбрать, — молчу» (блокнот 3, л. 14). Скачки ночных чудовищ. — Ср.: «Сегодня я победил на конкурсе ночных чудовищ» (блокнот 3, л. 4). Ещё не август. Но уже. — Автоцитата из № 144.

К наброскам.

III, 〈2〉. Старшую сестру, которую дядя никогда не видел. — Ср. четверостишие (печ. впервые; недат. авт. маш.):

Старшей сестре моей, скончавшейся в первые две недели своей жизни

Умерла ты, как бабочка, быстро,

не успев побывать наяву,

но тебе, о my beautiful sister,

столь обязан я тем, что живу.

V, 〈5〉. — Сравнительно недавно ~ голубой таблеткой пипольфена. — Ср.: «Как только проснулся после ночи, ввели морфий, дали голубую таблетку