«Любовь» и другие одноактные пьесы - Мартин Гургенович Алоян

не будешь?» Я покачал головой, потому что говорить не мог, слезы душили. Ты взял меня на колени и тихо сказал: «Давай так договоримся. Что бы кто ни говорил, решать нам с тобой. Если мы чувствуем, что ты мне, а я тебе — родной, значит, это так».

С о б о л е в. Смешно, а я вот совсем не помню этого разговора.

Д и м а (встревоженно). Чему ты улыбаешься? Ты где-то далеко… (Твердо.) Папа, я вернусь к ребятам.

С о б о л е в. Хорошо, сынок. А я вспоминаю свой разговор со своим отцом. С твоим дедом. Еще до войны, где он и погиб.

Д и м а. Расскажи.

С о б о л е в. А он мне рассказывал о своем отце, уже моем деде и твоем прадеде…

Д и м а (просительно). Ну расскажи. Хоть немного…

С о б о л е в. Когда-нибудь. А сейчас надо ехать. У меня уже есть некоторая сила, прочность. И что-то вернулось от настоящего того духа. Они помогли мне. И ты тоже. Запомни, сынок, главное для мужчины, для отца — что он должен быть уверен в своем сыне. И вот так от прадедов к правнукам должна переходить эта простая, ясная, мужская уверенность. Она и есть уверенность народа.

Д и м а. Народа? Не громко ли?

С о б о л е в. Нет, не громко. Народ — это гигантский труд, разложенный на миллионы плечей из поколения в поколение. Уходят одни и подхватывают его другие. И несут и несут дальше. Несут, сколько хватит сил и разумения.

Д и м а. Папа… я хочу быть при вашем разговоре. Это будет удобно? Не подумают, мол…

С о б о л е в. Ты действительно мой сын. Когда люди толкуют о деле — нет ни царей, ни плотников, ни церемониймейстеров. Есть только работники. Пора. Я доеду… Я уже готов…

Д и м а (встревоженно). Тебе плохо?

С о б о л е в. Мне хорошо, мне давно не было так хорошо. Если что случится, передай матери, что у нас в доме было двое мужчин. Но это придется тебе передавать не скоро. Я даю тебе мужское слово — и построить, и увидеть, и дожить… Наверно, это, в общем-то, будет нетрудно — каких-нибудь две пятилетки. Ха! Ерунда для такого мужика, как я! Ведь так, сынок?

Д и м а (в тон ему). Ну, конечно, отец, это просто детские игрушки… а не возраст.

С о б о л е в (уверенно). Конечно. Детские игрушки, а не возраст. (Неожиданно.) Ты не скажешь, как врач хотя бы…

Д и м а. Что, отец?

С о б о л е в (после паузы). Почему, только начав жить, ты уже видишь, ты уже чувствуешь, что она кончается?

Дима молчит, опустив голову.

Или нельзя жить с такой скоростью? Может быть, помедленнее как-нибудь? Наверно, есть какие-нибудь лекарства…

Д и м а (серьезно). Для тебя нет. Для тебя еще не изобрели.

С о б о л е в. Да, наверно. Надо просто жить. Вот как живешь, так и живи. И тогда все будет правильно. Чтобы была цель и воля. Ведь так, сынок?

Д и м а (после паузы). Кажется, так, отец.

С о б о л е в (не сразу). Ты не обижайся на меня, Димок… Я иногда бываю излишне жесток, требователен к тебе. Это просто потому, что я сам рос без отца и матери. И у меня нет опыта. Просто я плохой педагог. И вообще у меня мало что получилось в жизни. Но я стараюсь, стараюсь… Это я понял еще в сорок шестом, после войны. (Встает и идет к машине.)

Дима долго смотрит ему вслед. Слышно, как шумно заводится машина, резко набирает скорость, и через мгновение воцаряется тишина.

В. Ольшанский

ПЕРВЫЙ ЗВОНОК

Пьеса в одном действии

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

НИНА КОЛОДИНА.

ЭДУАРД НИКИФОРОВ.

ФЕДОР ПАТРИКЕЕВ.

ПОЛИНА ОСТАШЕНКО.

НИКИФОРОВА.

ПАРЕНЬ В ХАЛАТЕ.

Школьный класс. Он производит сейчас странное впечатление. Запакованные в местами порванную бумагу столы и стулья составлены в углу, почти до потолка. Чистые, свежепобеленные стены. Стекла окон забрызганы краской… Портреты классиков — Чехова, Толстого, Горького — еще не заняли своих мест и пока пылятся на подоконнике… На полу разложен ковер из газет. Только учительский стол — на положенном ему месте, возле доски. Несколько стульев вокруг стола. На доске мелом написано: «Учитесь, детки, надежда наша… Построил школу Фуфыркин Паша». Рядом с этим проникновенным стихотворением чей-то замысловатый росчерк. Тут же, чуть ниже, другая надпись, вполне деловая: «Ребята! Подождите здесь, я скоро. Патрикеев». В классе никого. Наконец дверь приоткрывается, и появляется женщина.

Ж е н щ и н а (входя). Федя!.. Есть тут кто-нибудь?

Никакого ответа. Женщина осторожно, стараясь не запачкаться, подходит к столу и только сейчас обращает внимание на призыв Патрикеева. Убедившись в том, что стул чистый, она садится. Женщине за сорок, плащ на ней дешевый и изрядно поношенный. Очки поломаны и весьма небрежно замотаны липкой лентой. Стремительно входит  м у ж ч и н а  с портфелем. Высокий, плотный, чуть лысоватый. Красивая, явно заграничная куртка с капюшоном распахнута. Виден хороший костюм, модный галстук.

М у ж ч и н а. Будьте любезны, мне нужен Патрикеев Федор Петрович. Где он?

Ж е н щ и н а. Не знаю. (Рассеянно взглянула на мужчину, но тут же замерла, внимательно разглядывая.)

М у ж ч и н а. Вы тоже его ждете?

Ж е н щ и н а (после паузы). Эдик… Я что, очень постарела?

М у ж ч и н а (подходит к ней поближе, неуверенно). Нина?

Ж е н щ и н а. Господи, Никифоров, да ты почти лысый!

Н и к и ф о р о в (еще сомневаясь). Нина… Колодина?..

К о л о д и н а. Лысый и толстый! (Присматриваясь.) Нос твой… И глаза прежние…

Н и к и ф о р о в (галантно). А ты, Ниночка, ничуть не изменилась…

К о л о д и н а. Ври больше! Ты бы на улице мимо меня прошел и не оглянулся… А галстук-то, галстук! Держите меня! Где такое чудище откопал?

Н и к и ф о р о в (не без гордости). Производство — Голландия.

К о л о д и н а. Куртка японская? (Щупает куртку.) Франтом заделался, Никифоров… Сколько получаешь?

Н и к и ф о р о в. Двести сорок, Ниночка, увы…

К о л о д и н а. Он еще недоволен! Ты мне лучше скажи, в какой школе такие деньги платят?

Н и к и ф о р о в. В любой. Поскольку я замдиректора.

К о л о д и н а. Ого! Карьеру стало быть сделал.

Н и к и ф о р о в. Ерунда…

К о л о д и н а. Сделал, Эдик, не скромничай… Но зато до Патрикеева тебе все равно далеко. Обставил он нас всех, как ни верти, обставил! Кандидат педнаук, книжки пишет, в «Литгазете» печатался, уж не говоря про «Учительскую»…

Н и к и ф о р о в (садится). Каждому свое.

К о л о д и н а (садится рядом). Вот это здравая мысль, Федька был умный, тут и спорить нечего. Он еще в институте выделялся.

Н и к и ф о р о в. А я?

К о л о д и н а. А ты… (Не сразу.) Ты был красивый.

Н и к и ф о р о в. Почему — был?

К о л о д и н а. Потому что кончается на «у».

Н и к и ф о р о в. Неистребимая мудрость. Кстати, ты тоже письмо от Федора получила? (Достает из кармана конверт.)

К о л о д и н а (извлекает из сумочки такой же). «Явиться по указанному адресу ровно в восемнадцать ноль-ноль…».

Н и к и ф о р о в. Странная фантазия у нашего общего друга. Нормальные люди, между прочим, по телефону звонят. Чего проще — номер набрал, и договорились.

К о л о д и н а. Если так просто, мог за это время хоть разок позвонить.

Н и к и ф о р о в. Кому?

К о л о д и н а. Патрикееву. Или, например,