«Любовь» и другие одноактные пьесы - Мартин Гургенович Алоян

С о б о л е в (серьезно). Я-то большого значения не имею. А вот если Трескинский уйдет, сломается, откажется… То, может, и будет, только когда еще… И раза в три хуже. (Решительно.) Идем в машину. К радиотелефону.

Д и м а (осторожно поддерживает отца). Я довезу тебя до колхоза. А оттуда…

С о б о л е в. Может быть поздно.

Д и м а (пытается развлечь отца). А что, тебе неинтересно было бы увидеть, что ты здесь задумывал?

С о б о л е в. Не я. Трескинский.

Д и м а (почти зло). Мой отец ты. А не он.

С о б о л е в (упорно). А я доживу. Здесь. Доживу до конца. Гимнастикой займусь. Моржом стану. По телевизору массаж показывали. Слушаться вас с матерью буду. Вы же у меня врачи. Ведь спасете, а? Димка? Вытянете?

Д и м а. Дай руку! Руку дай!

Пауза.

О-о, пульс-то — как сирена…

С о б о л е в. Да, не повезло мне с медициной. Два бездарных врача в одном доме — это многовато.

Дима идет к машине. Включает радиотелефон. Протягивает трубку из машины отцу.

С о б о л е в. Привет, Семен Борисович. Где Трескинский?.. Почему без приветствия? Поприветствую, когда доберусь до тебя… Где я? В дороге… Небольшая поломка… Да нет, я прекрасно себя чувствую. Мне нужен Трескинский!.. Как — поехал на аэродром? Задержать вылет!.. Почему не можешь? Ты какой год секретарем в Степановке?.. Шестой?.. И до сих пор не навел порядок. Соедини-ка меня с аэродромом. Да быстро, быстро… Алешкин?.. Соболев говорит. Трескинский еще не улетел?.. Собирается? Пробуете моторы?.. Сейчас же прекратить… Я приказываю!.. Да-да, приказываю!.. И в этом случае мой приказ для тебя важнее приказа твоего министра… Трескинский — это наша Степановка. Трескинский — это не только наш край. Это как и чем мы будем жить завтра! Ты уразумел это?.. А второй раз я его сюда не приволоку!.. Давайте его к телефону… Низко кланяюсь, Степан Викентьевич… Мне нужен разговор с вами… Перед вашим отъездом… Я буду ждать вас в колхозе XXII партсъезда… Туда меня довезет сын… Почему сын? Потому что я не могу… Нет, я еще не умираю… Я даю вам слово, что не умру, пока не поговорю с вами…

Д и м а (вырывает трубку). Да что вы, товарищ Трескинский, там лепечете? Отец еле жив. Вы что, хотите убить его?.. Я не шучу… Он же на коленях перед вами стоит… Папа! Папа! Держись. (Кричит в трубку.) Через двадцать минут он будет в колхозе XXII партсъезда! Я довезу его сам. Живого! И чтоб вы были там как штык!

Г о л о с  М у с и н а. Все это надо было спрашивать с министерства!

С о б о л е в. Нет, милый мой… (Тихо.) Всегда надо спрашивать с себя. В первую очередь с себя.

Г о л о с  М у с и н а. К чему ты клонишь?

С о б о л е в. Сколько раз ты вмешивался в дела Трескинского? Отвечай.

Д и м а (кричит). Я запрещаю этот разговор! Приезжайте в колхоз и присылайте «скорую»!

Г о л о с  Т р е с к и н с к о г о. Я выезжаю.

С о б о л е в. В Москву?

Г о л о с  Т р е с к и н с к о г о. В колхоз со столь славным названием. И я тоже немного врач. Поддержите отца, молодой человек.

Г о л о с  М у с и н а. А сколько раз, Соболев, ты давил на нас, чтобы мы пускали химкомбинат? Что молчишь? А Трескинский отказывался, и ты тоже давил на него.

Д и м а (тихо). Он просто не может говорить.

Г о л о с  Т р е с к и н с к о г о. Что?

Г о л о с  М у с и н а. Умер?

С о б о л е в (очень тихо). Я помню. Я все помню.

Д и м а (резко, по-взрослому). Я включаю радиотелефон. Выезжаю в колхоз. Чтобы через тридцать минут вы оба были там. И с квалифицированной помощью. Местного врача я попытаюсь разбудить сам… Все. Кончаю разговор.

С о б о л е в. Подожди, сынок. До колхоза еще доехать надо. Может, не успею. (В трубку.) Ты пойми, Санька… Коммунисты — это не только мы с тобой. И не только люди, что на партучете у нас состоят. Это и Ленин и Киров. Это и те коммунисты, кто еще борется за свою свободу. Сейчас каждая бабка телевизор смотрит и видит их лица, глаза их видит. Детей их видит, которые каждую минуту могут без отца и матери остаться. И эта бабка знает, чем рискуют эти люди. Что они могут потерять! И на что идут! А мы что можем потерять? Что? Должность? Мы… мы должны бояться потерять уважение. Уважение!

Д и м а (в трубку). Я тоже знаю, что могу потерять. Да скажите вы отцу, чтобы слушался меня. Я его сейчас домчу до колхоза… Наши ребята… Там наш ассистент. Он, правда, с кафедры стоматологии…

С о б о л е в. Успокойся, сынок. (В трубку.) Мы скоро встретимся. Ведь правда, друзья… Вы, Степан Викентьевич, не полетите сегодня в министерство жаловаться на нас. Мусин не помчится в обком за нашей помощью. А просто три мужика сядут в маленьком колхозе за чистым, выскобленным столом и все рядком да ладком посидят и обсудят. И все мы будем жить дружно, хорошо. И все у нас получится…

Г о л о с  Т р е с к и н с к о г о (встревоженно). Молодой человек… Вы слышите меня? Как вас? Дима…

Д и м а. Да.

Г о л о с  Т р е с к и н с к о г о. Свежая ель, молодая есть где-нибудь поблизости? Есть?

Д и м а. Есть.

Г о л о с  Т р е с к и н с к о г о. Сорвите самую верхнюю кисточку и дайте ему пожевать. Иголок молодых. Как от цинги. Только быстрее, быстрее. И сразу гоните в колхоз. Я еду.

Г о л о с  М у с и н а. Сейчас еду. И «скорая» с нами.

Дима отключает радиотелефон.

С о б о л е в (взял ветку, протянутую Димой, смотрит на нее). Сейчас поедем. Сейчас. Я соберусь. Не надо мне помогать. Когда у человека есть цель и воля, его непросто выбить из седла. Расскажи мне лучше что-нибудь, что я о тебе не знаю.

Д и м а (настороженно смотрит на него). А что же тебе рассказать? Может, все-таки сразу поедем?

С о б о л е в. Мы поедем через несколько минут. Мне нужно собрать весь свой запас сил. Раньше говорили — духа.

Пауза.

Расскажи о себе. Ведь меня не будет, и только ты будешь знать об этом ольховнике. Об этом утре. И, может быть, немного будешь помнить обо мне. Знай — с возрастом ты все чаще будешь вспоминать обо мне. Это не потому, что я хороший или плохой. Просто настоящий отец приходит уже к взрослому человеку. Когда его можно «судить», понимать, как товарища. На равных.

Д и м а. Не закрывай глаза! Тебе сейчас это нельзя. (Шепчет.) Общий тонус…

С о б о л е в (тоном приказа, но тихо). Говори.

Д и м а (не сразу). Я, наверно, в классе втором был, когда Женька рыжий крикнул мне во дворе: «У тебя отец не родной». Я даже не поверил, пришел и спрашиваю тебя: «Отец, ты мне родной или не родной?» Ты покраснел почему-то. Мать меня хотела в другую комнату увести, а ты сказал: «Не надо». Потом подумал и спросил: «Реветь