Летят журавли - Виктор Сергеевич Розов

– И что?

– На душу-то населения воров меньше будет – вот что!

– Точно.

– Ишь ты, ловко! Радио, поди, не выключаешь.

– Молодежь нынче вольности много берет.

– И не говори! Моя штаны надеть хотела, как мужик, на свадьбу-то.

– В Москве, говорят, женщины прямо по главным улицам в штанах ходят.

– А милиции приказ дали – стрелять без предупреждения.

– Ну уж не ври. Забирают просто и бьют.

– Будет вам молоть-то!

– А узкие брюки молодежь у эпохи выторговала. Носют.

– Потому время теперь такое… Раньше-то – у-у! – дали бы им жару!

– «Раньшего» тебе захотелось!

– Не то чтобы… но для порядку.

– Катись ты со своим «раньше»!.. Восемь лет я его зазря из котелка хлебал.

Вбегают Оля и Женя.

Оля и Женя (наперебой). Все!.. Расписались!.. Идут! Идут!

Они снимают перекладину с ворот, распахивают их. Все замерли. В ворота рука об руку идут Нюра и Михаил, молодые муж и жена. Сзади – Василий и другие. Лица Нюры и Михаила каменные. На мгновение они остановились, войдя во двор.

Салов. В дом войдите сперва, а потом уж к столу.

Михаил повел Нюру. Грянул оркестр какой-то душещипательный вальс-марш вроде «Дунайских волн». Михаил ведет Нюру в дом. Следом за ними идут Салов, Николай, Рита, Женя. Все замерли, впились глазами в молодых. Когда молодые скрылись в доме, музыка умолкла и снова возникли реплики:

– Ну, слава тебе господи, все хорошо вышло.

– Чего хорошего-то?

– Зато порядок.

– Платье-то как идет к ней.

– Оно всем пойдет.

– Ни кровинки в лице-то у нее.

– Страху-то натерпелась.

– Выпить бы уж скорей!

– Только это и знаешь!

– Пойдут дети, дела… и забудется.

– Что забудется-то?

– Все.

– Вот то-то и оно!

– Эх, жизня, жизня…

Василий (злобно). Радуйтесь, радуйтесь, свадьба!!! (Вдруг выкидывает несколько плясовых колен.) Э-эха! Э-эх! Весело, свадьба! (Танцует.)

Гости совсем притихли. Из дома выходят Нюра, Михаил, Салов, Никола й, Рита, Женя, и всех как прорвало:

– Поздравляем!

– Счастливо жить!

– За стол, за стол!

– Нюрочка, какая же ты красавица!

– Миша, поздравляем!

– Здорово все вышло!

– К столу, к столу!

– Наливай живей, наливай!

– Садитесь, товарищи, садитесь! Ура! Ура!

Все шумно рассаживаются за стол. Налили рюмки, стопки. Салов встал, поднял рюмку. Все умолкли.

Салов. Ну… вот… мечтала моя Александра Ивановна о твоем счастье, Нюрок… думала она об этом дне… да рано ушла… не дождалась… Живите дружно… уступайте друг дружке… Это необходимо… Чужую волю не гнетите, без воли человеку дышать трудно… Жизнь не в жизнь… уступайте. Ну, счастья вам…

Оркестр грянул туш. Все пьют. Выпили – зашумели.

– По второй наливай, по второй!

Шум. Налили по второй. Чей-то голос выкрикнул: «Горько!» – и как по команде все наперебой закричали: «Горько!», «Горько!», «Горько!». Молодые встают для традиционного поцелуя. Михаил приподнимает вуаль с лица Нюры, берет жену за руки и притягивает к себе. Оркестранты взяли на изготовку инструменты.

Нюра (слегка сопротивляясь, тихо). Не надо.

Реплики.

– Ишь ты!

– Застыдилась!

– Целуй ее, Миша! Целуй!

– Бери!

– Горько! Горько!

Михаил берет Нюру за плечи и приближает к себе.

Нюра (с криком). Не хочу! (Выскакивает из-за стола и бежит в дом.)

Гости тоже повскакали со своих мест, смеются.

Реплики.

– Ишь ты, что выдумала!

– Проворная какая!

– Засиделась в девках-то!

– Туго.

– Силком ее, Миша, бери! Силком!

– Ай да Нюрочка!

– Лови ее, лови! Лови!

Несколько человек бегут в дом и под общий смех вытаскивают Нюру из дома. Держат ее за руки. Нюра хочет вырваться, но не может, даже покраснела от натуги.

– Вот она!

– Бери ее, Миша!

– Целуй!

Общий крик: «Горько!!!» Михаил неуверенно идет к Нюре.

Нюра (кричит). Не хочу!!

Все вдруг утихли, поняли, что это не привередничанье, не шутка, не игра.

Мишенька!.. Не хочу!.. Люблю тебя, Миша!! Не могу твою свободу брать… Не хочу!.. Что же это мы делаем?!.

Майя. Чего ты несешь-то, полоумная?

Нюра (не слушая, со слезами). Я еще ночью все поняла, когда одна во дворе сидела… Все ясно было… Говорят, утро вечера мудреней… Выгодней, может, а не мудреней. В тишине-то чистые мысли идут… ясные… верные… А утром подумала: нет, мой он, мой!.. Только загадала: как распишется – какие у него глаза будут, увижу… Видела, как ты свой смертный-то приговор подписывал… и глаза у тебя совсем спокойные стали, ровные… Люблю же ведь я тебя, Мишенька! Тебя люблю, не себя…

Майя. Да ты опомнись… что город-то говорить будет!..

Нюра. Ну уж если я все это пережить собираюсь, то город как-нибудь переживет!

Василий. Нюра!.. Нюрочка!.. Нюра!!!

Майя. Об отце, об отце-то подумай!

Салов. Говори, Нюрок, говори.

Нюра. Иди, Миша, иди!.. Миша мой! Не могу! (Снимает фату. Кричит.) Отпускаю!!

Оркестр вдруг грянул туш. Кто-то замахал на оркестрантов руками, но дирижер неистово взмахивает руками, и туш гремит два, три и четыре раза. На звуках оркестра идет занавес.

Занавес

1963

С вечера до полудня

Пьеса в трех действиях

Действующие лица

Жарков Андрей Трофимович, 62 лет.

Ким – его сын, 41 года.

Нина – его дочь, 30 лет.

Альберт – сын Кима, 16 лет.

Алла Васильевна – бывшая жена Кима, 40 лет.

Егорьев Константин Федорович – друг Жаркова, 52 лет.

Лева Груздев – молодой ученый, 31 года.

Действие первое

На сцене три комнаты. Слева – комната Жаркова, справа – комната Кима и Альберта, в центре – столовая. Это квартира в высотном доме на площади Восстания в Москве. Через раскрытую балконную дверь видно только голубое чистое небо, и это заставляет нас предполагать, что квартира высоко.

Все члены семьи – в центральной комнате. На диване – Альберт. Глубоко утонув в мягком кресле и вытянув длинные ноги, сидит Ким. За столом – Нина, а напротив нее глава дома – Жарков Андрей Трофимович. Перед ним листы рукописи, он читает.

Жарков. «…Казалось, никто никогда не увидит голубого неба и сверкающего солнца. Дожди, дожди! Они заливали котлованы, хлестали в лица строителям. Набухли не только ватники, штаны и рубахи – набухли глаза и души. И все же люди сооружали из бревен с набитыми тесинами гигантские сани и волоком, сначала в гору, а потом по размытой жидкой грязи бывшего поля, тащили огромные маховики, трубы, чугунные корпуса машин. Когда-то изготовленные на заводах, вылизанные до блеска, опоясанные красной каемочкой масляной краски, свежие и нарядные, теперь они, облепленные грязью, выглядели в лучшем случае давным-давно отработанным хламом».

Жарков хотел перевести дух, и вдруг в наступившей тишине явственно послышалось мерное посапывание спящего человека. У всех вытянулись шеи – внимание на Кима. Это спал он.

Нина. Ким!

Ответа нет.

Альберт (вскочил и подбежал к отцу). Папа!

Ким не просыпается.

(Трясет его за плечи.) Папа!

Ким открывает глаза, осматривается, понимает случившееся, но решительно не знает, что сказать в сложившейся ситуации. Жарков неторопливо собирает листы рукописи, однако он нервничает, и часть листов валится на пол. Альберт подбегает, подбирает их, отдает деду. Жарков собрал листы, пошел в кабинет. Долгая пауза.

Ким. Как это я… Устал на тренировке…

Нина, Альберт ничего ему не ответили.

Ты говорила – хлеба надо купить, я сбегаю. (Нашел авоську, взял из буфета деньги, пошел, но остановился. Сыну, показывая на двери кабинета.) Пойди постарайся отрегулировать. (Ушел.)

Альберт пошел к кабинету деда, постоял у дверей, раздумывая – войти или нет. Решился, вошел.

Жарков. Я бы попросил не мешать.

Альберт. Дед, ты не очень переживай… Отец пришел с тренировки…

Жарков. Выйди, я работаю.

Альберт помялся у двери и вышел в центральную комнату.

Альберт. Не контактуется.

Нина. Давай потихоньку ужин налаживать.

Альберт пошел на кухню, вернулся в фартуке, с кастрюлей и картошкой, которую он стал чистить на краю стола.

(Придвинула к себе работу, пишет.) Как по-испански «вмещать», не помнишь?

Альберт. Вмещать? (Задумывается.) По-моему, контенер.

Нина. Мне надо не по-твоему, а на самом деле. (Встала, идет к книжной полке.)

Альберт. Сиди, достану.

Нина. Ну-ну, хватит из меня инвалида делать.

Альберт. Смотри!

Нина. Смотрю! (Взяла с книжной полки словарь, листает страницы.) Кон… контенер… Надо же, точно! Башенция