Летят журавли - Виктор Сергеевич Розов

Нина. Как же! Вселяли-то сюда кого! Когда узнавали, что я живу в высотном, менялось отношение. Непременно думали – чья-нибудь дочка.

Лева. Ты и есть дочка известного писателя.

Нина. У Ильфа в записных книжках удачно сказано: «Очень известный в прошлом году писатель».

Звонок в прихожей.

Открой, пожалуйста.

Лева идет открывать. Возвращается с Егорьевым.

Егорьев. Здравствуйте, Нина Андреевна!

Нина. Слава богу, объявились! И очень кстати. Отец без вас все комнаты из угла в угол перемерил.

Егорьев. В Кострому уезжал.

Нина. Познакомьтесь. Бывший друг моего бывшего детства Лева Груздев.

Лева (здороваясь). Очень приятно.

Егорьев. Егорьев Константин Федорович.

Нина (зовет). Папа, Константин Федорович пришел.

Но Жарков в своем кабинете нарочито уткнулся в рукопись.

Папа!

Егорьев. Ничего, я пройду к нему. (Уходит в кабинет.)

В кабинете

Егорьев. Здравствуйте, Андрей Трофимович.

Жарков (обиженно и как будто не ожидал Егорьева). А-а-а! Урвал все-таки между делом.

Егорьев. Срочно укатить пришлось.

Жарков. А то, может, надоел? Ты не стесняйся. Я в своей жизни обузой никому не был и быть не позволю. Неохота – отчаливай.

Егорьев. Извините, не мог предупредить. Срочно вызвали, ночным выехал.

Жарков. Ничего-ничего, мы привышные. В этом же доме: раньше, бывало, иду – чуть не в пояс гнутся, смотреть противно. А теперь нос воротят, будто не замечают.

Егорьев. Экспертиза требовалась, меня и послали.

Жарков. Шваль – она себя в любую погоду показывает, как болячка.

Егорьев. На шваль и обижаться не следует.

Жарков. Это говорить легко. Велика ли вошь, а кусает.

Егорьев. Как дела?

Жарков. Дела идут – контора пишет.

Егорьев. Закончили?

Жарков. В общих чертах… Есть время или куда галопом?

Егорьев. Есть-есть, абсолютно некуда спешить.

Жарков. Тогда садись.

Егорьев садится в кресло.

(Садится к столу, пододвигает рукопись, раскрывает листы.) Набирайся терпения, страдай.

В то время как он пододвигал рукопись и находил нужное для чтения место –

В центральной комнате

Лева. Кто-то из новых знакомых?

Нина. Наоборот, очень старый. Еще когда отец работал на строительстве, встречались. В тридцатых. Потом потерялись, а не так давно встретились снова. Константин Федорович – специалист в области синтетических стройматериалов, крупнейший.

Лева. Шишка?

Нина. Агромадная.

В кабинете

Жарков (читает). «Зима пятьдесят девятого была некрепкая, развалистая, и даже в декабре переходить реку по льду было небезопасно. А уж чтобы пустить грузовой транспорт, и речи быть не могло. Строительство начало лихорадить…»

Свет в кабинете Жаркова гаснет.

В центральной комнате

Нина. Тянет, значит, на место преступления?

Лева. Ну вот…

Нина. Ладно-ладно, не буду смущать. Зашел – и спасибо. Молодец. И не пугайся.

Лева. Чего?

Нина. Мужики избегают баб, от которых смываются.

Лева (показывая на листы бумаги на столе). Работа?

Нина. Да. Числюсь инженером в Институте стали и сплавов, а фактически переводчик. Переучилась. Заочно Иняз кончила. (Взяла в руки журнал, показала.) Вот перевожу дискуссию по поводу – какой способ производства стали дешевле: кислородно-конверторный или мартеновский.

Лева (будто заинтересованно). И какой же?

Нина. Откуда я знаю! Весь мир об этом спорит… Видишь, обратно к жизни приобщаюсь. Не бывать бы счастью…

Лева. Самочувствие как?

Нина. Вполне. Говорят, вот-вот – и хоть снова по горам. Ты это дело забросил?

Лева. Ничуть. Нынче маленькой компанией на Ала-Тау собираемся.

Нина. Завидую.

Лева. Ты еще дешево отделалась, Нина. Вспомни Вовку.

Нина. Верно. Такой увалень был, и на тебе – бросился, дурачина, за мной.

Лева. Мы все бросились. А его как-то вынесло вперед… Ты, конечно, не думай, он не из-за тебя погиб. Такой же несчастный случай…

Нина. А может, из-за меня? Он все исподлобья на меня посматривал. Чудной был парень… А ты? Интересно работаешь?

Лева. Сверх! Чудом попал в самый интересный отдел. Везет.

Нина. Везение, Лева, ни при чем, ты способный.

Лева. А там нельзя быть неспособным, Нина. Там такие волшебные условия. И атмосфера… какая атмосфера! Дружная, веселая! Потом – общая обстановка исключительная. Все с нами считаются. Ну, ты понимаешь, у нас не трикотажная фабрика, не кондитерская. Сама понимаешь, какое к нам отношение. Доверяют почти абсолютно. Материально вполне хорошо. Квартирные условия тоже подходящие. Ясли там всякие, садики, детишек мамы-папы хотят – видят, хотят – нет. Парки. Даже свой театр есть. Да-да, настоящий театр, профессиональный. И играют не какие-нибудь примитивки – у нас, знаешь, объяснять прописи некому, все образованные, – а только самые отборные, больше комедии. Мы, люди серьезные, посмеяться любим. Иногда какую-нибудь интеллектуальную затребуем, чтобы потом в перерывах мозги на отвлеченные темы друг дружке об зубы почесать. А главное – люди, Нина, какие у нас люди – один к одному!

Нина. Рай?

Лева. Вроде. Сейчас здесь, в Москве, иду по улицам и думаю: господи, разве это город? Бегут, толкаются, прямо под красным светом между машинами шныряют, милиционер свистит. Какие-то за чем-то очереди, шум, гам.

Нина. А меня когда из Евпатории в Москву привезли, я этот шум-гам как музыку слушала. Видать, насквозь москвичка.

Лева. А я, очевидно, ренегат. Мне везде хорошо, где мне хорошо. (Смеется.) Каждый раз, как из Москвы возвращаюсь, нарадоваться не могу.

Нина. В Москве часто бываешь?

Лева. Стараюсь реже. (Вдруг понял, о чем подумала Нина.) Я не заходил к тебе, потому что…

Нина. Ладно-ладно, не разводи патоку. Я же тебе говорю – рада.

Лева. Искренне?

Нина. А я давно разучилась притворяться.

Шум в прихожей.

Лева. Кто-то пришел.

Нина. Это свой. У всех ключи есть.

Входит Ким. В руках у него сетка с хлебом.

Лева. Здравствуйте, Ким.

Ким. А-а-а… (Быстро оглядел Леву с головы до ног.) Здравствуйте, Лев. (Сестре.) Как отец?

Нина. Оттаивает.

Ким. Я хлеба на два дня купил.

Лева. Давно вас не видел, Ким.

Ким. Как раз столько же, сколько и я тебя.

Лева. Как жизнь?

Ким. Отлично.

Лева. Как работа?

Ким. Лучше всех.

Звонок телефона.

Нина (взяла трубку). Алло! Да, дома… Пожалуйста. Тебя, Ким.

Ким (беря трубку). Слушаю… А! Здравствуй, Боря… Завтра нет, выходной… Побегай один… Да не перебивай… Не жила нужна… Технику отрабатывай, технику. Будь здоров. (Положил трубку. Сестре.) Шкет у меня один сегодня отличился, стометровку за десять и пять прошел.

Нина. Случай?

Ким. Думаю, нет. Великолепные ноги.

Лева (шутливо). А голова?

Ким. Одним – голова, другим – руки, третьим – ноги. Для разнообразия в природе. А то представь: кругом одни умные головы, ни одного дурака. И посмеяться не над кем. (Ушел к себе.)

Лева (глядя вслед Киму). Как постарел… Ему сколько?

Нина. Сорок один.

Лева. На все пятьдесят потянет.

Нина. Неужели? А я и не замечаю.

Лева. И сердит.

Нина. Это он давно такой.

Лева. Понимаю.

Нина. Не только оттого, что Алла сбежала. Знаешь, когда спортивные звезды восходят, все видят, приветливо машут ладошками, а когда закатываются… Кто замечает? Только самые близкие.

Лева. Он, по-моему, на звезду так и не вытянул.

Нина. Чуть-чуть.

Лева. Чуть-чуть, Ниночка, это и есть в науке решение проблемы. Нет чуть-чуть – и ничего нет.

Ким вдруг вскочил, пошел в центральную комнату.

Ким. Альберт где?

Нина. Ушел.

Ким. Вижу, что ушел. Куда?

Нина. К Дроздовым. Посылка пришла.

Ким. Опять эта особа выставляется. Напиши ты ей, что я не хочу этих ее паршивых посылок.

Нина. Возьми и напиши.

Ким. Парень растет нормальным. Так ей надо яд в него вливать, яд.

Нина. Подумаешь, какое-то там барахлишко…

Ким (Леве). Ты представляешь – видимо, и Нина тебе уже сказала: мы с Аллой – пшик! – в разные стороны. Она где-то там, у черта на рогах. Ты скажи объективно: шестнадцатилетнему парню, когда и сознание, и вкусы, и все так нестойко и восприимчиво, она шлет оттуда какие-то пестрые куртки, рубашки, пластинки с этой психической музыкой…

Нина. И что особенного?

Ким. А они, молодые, клюют. Клюют на пластинки, на галстуки, на рубашки. И их – раз, подсекли и тянут к себе, тянут. Они же не понимают. А она-то должна понимать. Не маленькая, должна. Какая бы ни была женщина, элементарные вещи должна соображать. Как была без одного винтика, так и осталась.