Кляпа 3 - Алексей Небоходов

Сначала был ужас – густой, липкий, пронзительный, как холодный пот на экзамене, к которому забыл подготовиться. Валя сжималась внутри себя при каждом стоне, при каждом движении тела, при каждом взгляде грузчиков, скользившем по её изгибам так нагло, будто её скромная офисная оболочка никогда и не существовала.

Потом пришёл стыд – тот самый, древний и тяжёлый, который давит на плечи школьников, застигнутых на перемене за поцелуем в тёмном коридоре. Валя ощущала его всей кожей, каждым дыханием, каждым рваным толчком крови в висках. Её тело принадлежало игре, в которую она бы в нормальной жизни не решилась бы сыграть даже под угрозой увольнения, а теперь оно жило своей жизнью – гибкой, раскованной, вызывающей.

Но самым страшным было другое – промелькнула странная искра восхищения.

Оно появилось крошечной занозой, где—то между грубой рукой, скользнувшей по бедру, и тяжёлым взглядом, прожигающим кожу через платье. Валя увидела себя – точнее, своё тело – со стороны и не узнала. Там была не затянутый в серый костюм комок тревожной скромности, а нечто другое: живое, дерзкое, притягательное, настоящее. И это странное существо, что двигалось сейчас с такой свободой и наглостью, было ею. Было её продолжением, её беззвучным криком, который она всю жизнь пыталась задавить глухими стенами приличий.

Каждое прикосновение грузчиков, каждый их обожающий, жадный взгляд, каждое дрожащее касание становились ударами по её привычному миру. Взрывались границы – взрывались без предупреждения, как старые, истлевшие мосты, которые давно надо было снести, да всё не хватало духу.

Тела вокруг неё пахли потом, металлом, расплавленным желанием. Их дыхание било горячими струями, обволакивало её, не оставляя ни единого шанса спрятаться. И всё это Валентина ощущала в десятикратном размере: так, будто кто—то подключил её к сети высокого напряжения и каждая эмоция, каждое движение усиливалось, множилось, проходило сквозь неё раз за разом.

Внутри неё лопались узлы старых страхов. Молчаливые, серые, подавленные страхи, с которыми она жила всю жизнь – быть осмеянной, быть осуждённой, быть неправильной, быть не такой – трещали, словно сухие ветви под напором шквалистого ветра.

И на смену им приходила странная, необъяснимая свобода.

Страшная своей новизной, неправильная по меркам привычной жизни и неожиданная даже для самой себя, свобода наполнила её изнутри, разрывая старые страхи и заливая их волной неконтролируемого восторга.

Кляпа, с её дикой дерзостью, с её гротескной наготой, с её звериной естественностью, вывела наружу ту Валентину, которую сама Валя стыдилась признавать. Ту, что смотрела на жизнь не через замочную скважину приличий, а широко открытыми глазами, готовая хохотать, кричать, плакать и наслаждаться без разрешения, без инструкции, без плана на квартал.

Каждый стон, каждое сдавленное всхлипывание грузчиков, каждый влажный скрип тележки был не просто звуком: он становился гвоздём в гроб той старой, забитой, забитой Валентины, которой когда—то казалось, что счастье – это сидеть ровно и не привлекать внимания.

И когда кульминация накрыла их всех, когда тела вздрогнули в последнем беспорядочном аккорде, когда воздух окончательно стал густым, как патока, Валентина поняла: назад дороги нет.

Она впервые в жизни приняла себя – не серую, не удобную, не приличную, а дикую, страшную, настоящую, ту, что всегда пряталась глубоко внутри, боясь выбраться наружу.

И с этим осознанием пришёл странный, почти истеричный смех внутри неё. Смех, который рвался наружу, смех, который был смесью боли, счастья и освобождения. Смех, который был признанием того, что всё, что она считала о себе правдой, рассыпалось в прах за какие—то двадцать минут среди коробок, мешков и троих измотанных грузчиков.

Теперь в её сознании жили две Валентины. Одна – та, что боялась жить. И вторая – та, что умела это делать так, как не снилось ни одной скучной девочке в офисе.

И стоя внутри этого нового ощущения, Валентина впервые в жизни не захотела убежать.

Когда всё наконец закончилось и воздух на складе перестал дрожать от стонов, скрипов и ударов сердец, Кляпа, не спеша, привела себя в порядок. Она встала с тележки с той грацией, с какой обычно поднимаются героини немых фильмов после бурной сцены спасения мира. Платье ловким движением было стряхнуто с бедер, волосы – взбиты и уложены так, словно всё происходящее только подчеркнуло их естественную густоту и блеск.

Ошарашенные грузчики, стоявшие в разных углах склада, напоминали персонажей катастрофического фильма, в котором цунами только что снесло весь их привычный мир, оставив от него лишь перекошенные лица и дрожащие коленки. Они смотрели на неё с выражением священного обожания, страха и полнейшего отсутствия понимания, как теперь жить дальше.

Кляпа, весело хихикнув, махнула им ручкой, как царица толпе своих верных, но слегка отупевших подданных.

– Спасибо, мальчики, – пропела она с ленцой в голосе, словно певица в баре перед закрытием, – я ещё к вам загляну.

Подмигнула – щедро, залихватски, так, что у Игоря подогнулись ноги, а у Гоши подозрительно задёргался уголок рта.

И, гордо вскинув голову, покинула склад, оставляя за собой аромат лёгкой победы, сексуальной анархии и незабвенной ностальгии по утраченным иллюзиям.

Дорога домой была для Кляпы прогулкой победителя. Она чувствовала, как асфальт словно бы пружинит под каблуками, как старые воробьи на остановках прищуренно следят за её движением, догадываясь, что мимо проходит что—то гораздо опаснее обычной городской суеты.

Когда она вошла в квартиру, запахи родного жилища – старой кофеварки, книги с раскрытыми страницами, недопитого чая на столе – встретили её почти с нежностью. Кляпа мягко, без театральности, вернула тело Валентине.

И тут началась совсем другая история.

Валя, впервые за весь день почувствовав контроль над своим телом, подошла к зеркалу. Шаги были лёгкими, гибкими, полными той странной, рождённой где—то на складе свободы, о которой она раньше могла только мечтать, боясь даже признаться себе в этой мечте.

Отражение смотрело на неё с новой глубиной. Светло—серые глаза больше не были потухшими окошками в серую вселенную приличий. В них мерцало что—то дикое, живое, как у лесной кошки, которая только что научилась охотиться в одиночку.

Валя провела ладонью по щеке, как будто проверяя: действительно ли это она. Кожа отзывалась теплом. Мышцы под пальцами были живыми, полными силы, которую раньше они, казалось, только экономили для вечного сидения за отчётами.

И, глядя в эти новые глаза, Валентина вдруг тихо, почти шёпотом, но чётко произнесла вслух:

– Я поняла тебя. И я готова идти дальше. Но теперь –