Кляпа 3 - Алексей Небоходов

Она склонилась к его макушке, где уже начинала пробиваться печальная, но гордая проплешина, и с неожиданной нежностью поцеловала этот островок грядущей седины.

– Пока, мой кабанчик, – мурлыкнула она почти ласково, словно прощалась с особенно глупым, но любимым домашним животным. – Я ещё буду к тебе заходить… иногда…

Дмитрий Иванович, в ответ на это клятвенное обещание, только захрюкал что—то невнятное, перепутав последние остатки сознания в голове с остатками воздуха в лёгких. Он даже попытался что—то сказать, но вместо слов из его рта вырвался странный звук – смесь икоты, стона и попытки спеть гимн отделу продаж.

Кляпа, нисколько не смутившись, окончательно привела себя в порядок, быстро взбила волосы пальцами, подправила помаду, как опытная актриса перед выходом на второй акт спектакля. Легко, словно ничего экстраординарного не произошло, она направилась к двери.

В этот момент внутри Валентины что—то надорвалось. До этого она наблюдала всё происходящее с тем парализованным ужасом, какой испытывает человек, летящий в обрыве на сломанной карусели. Но теперь, когда Кляпа собралась уйти, когда этот безумный водоворот, казалось, подходил к концу, внутри неё вспыхнул отчаянный, визгливый протест.

Валя, будто маленькая, загнанная в угол мышь, в последний раз изо всех сил рванулась наружу. Внутренний крик прорезал всё её существо – крик боли, стыда, растерянности. Ей хотелось вырваться, вернуть себе право даже на самый жалкий контроль над собственной жизнью.

Кляпа, уже положив руку на дверную ручку, замерла на мгновение. Внутри тела что—то дрогнуло, как тонкая стеклянная пластинка под ударом капли воды.

– Тише, – мягко сказала она внутреннему Валиному воплю, с той странной добротой, которая прорывается сквозь маску даже у самых упрямых игроков. – Сегодняшний день… он нужен был нам обеим.

Слова её звучали не как оправдание и не как приказ, а как усталое признание. В этом голосе Валентина впервые уловила что—то новое – нотку собственной уязвимости Кляпы. За всей этой бравадой, за нарочитой развратностью, за откровенной издёвкой над миром скрывалась хрупкая, тонкая нить страха.

Кляпа тоже была пленницей. Её движения, её решения, весь этот спектакль были частью какой—то чужой программы, правила которой она не выбирала. Она действовала не столько ради собственного удовольствия, сколько ради выживания, ради тех невидимых обязательств, что висели над ней, как дамоклов меч.

Провал означал уничтожение. Поражение – полное исчезновение.

И в этом коротком, пронзительном понимании Валентина вдруг ощутила странную, обжигающую жалость. Их с Кляпой разделяли миллионы километров опыта и характера, но объединяло одно: обе были поставлены перед выборами, которых на самом деле не существовало.

Кляпа улыбнулась своей вечной, лукавой улыбкой, толкнула дверь бедром и вышла в коридор, оставляя позади тяжёлый, пахнущий безумием кабинет.

Валентина, словно привязанная к невидимой карусели, наблюдала, как её тело, лёгкое, гордое, скользит по офисному коридору, в то время как внутри неё всё ещё бушевал тайфун противоречий, боли и зачаточного понимания того, что путь домой будет длиннее, чем она когда—либо могла представить.

Коридор встретил Кляпу запахом пересушенного кондиционером воздуха и лёгкой нотой офисного кофе трёхдневной выдержки. Она шла медленно, слегка покачивая бёдрами, как будто несла на себе не только платье, но и право на окончательную, бесповоротную победу над унынием трудового дня.

Внутри тела Валентина, измотанная, обессиленная, но всё ещё сопротивлявшаяся, судорожно собирала остатки воли в кулак. Ей казалось, что если сейчас, именно сейчас, она не вырвется, то всё – навсегда останется только наблюдателем, запертым в своей собственной шкуре, где хозяйничает эта странная, неудержимая, пугающе прекрасная сущность.

В какой—то момент, в самый напряжённый миг, когда казалось, что внутренний крик разорвёт её на части, произошло нечто странное. Валя вдруг перестала сопротивляться. Страх, ужас, отчаяние, злость – всё это спрессовалось в тонкую, прозрачную нить, которая вдруг лопнула без звука, оставив после себя только лёгкую дрожь в груди.

И вместо ненависти она вдруг почувствовала… странную, тёплую волну понимания. Не всепрощающего, не благостного, как на тренингах по личностному росту, а живого, острого, слегка горького, как глоток дешёвого коньяка в прокуренной кухне.

Она почувствовала Кляпу – не как врага, не как паразита, не как инопланетную захватчицу, а как женщину. Странную, отчаянную, уязвимую. Женщину, которая, как и сама Валя, оказалась заложницей чьих—то чужих решений и условий. Кляпа была вынуждена играть по правилам, которые ей самой, возможно, были так же противны, как Вале – их последствия.

Она выполняла инструкции не потому, что хотела весело портить жизнь бедной московской ханже, а потому что за невыполнение, вероятно, маячила не просто потеря квартиры или премии, а полное, безоговорочное уничтожение – та самая ужасная пустота, о которой даже думать страшно.

В этом осознании вдруг исчезла отчуждённость. Исчезли роли «захватчица» и «жертва». Остались только две женщины – разные, нелепые, загнанные в угол разными страхами и одинаково одинокие.

Валентина поняла, что их общая клетка выстроена из страхов: её собственных – страха быть осмеянной, осуждённой, отвергнутой; и страхов Кляпы – страха исчезнуть, стать ничем, быть списанной в утиль вместе со всеми другими проектами, не оправдавшими надежд.

Их обеих заперли в одном теле. Две разные сущности, два разных страха, два разных пути, которые, волей случая, сплелись в одну чудовищно смешную, трагикомическую спираль.

Кляпа, словно почувствовав это внутреннее прояснение, едва заметно улыбнулась. Её походка стала чуть мягче, взгляд – теплее, а внутреннее давление, словно воздушный шар, немного спало, оставляя вместо него лёгкую, абсурдную тоску по чему—то простому и человеческому.

Валентина вдруг поняла: возможно, Кляпа тоже мечтала о чём—то совершенно обычном. О возможности спокойно ходить по улицам без постоянного страха перед провалом. О возможности просто жить, смеяться, пить кофе, спорить о глупостях и даже – может быть – плакать без оглядки на инструкции и отчёты об эффективности.

В этом странном, полутуманном внутреннем пространстве Валентина ощутила нечто похожее на сострадание. И это было страшнее всего. Потому что, если до этого момента она могла бороться, как борются с чудовищем в кошмаре, теперь ей приходилось признать: Кляпа – не чудовище.

Просто женщина. Сломанная, загнанная, как и она сама.

И, быть может, сегодня – после всего унижения, дикости, абсурда, страха и дикого, животного восторга – они впервые действительно встретились.

Они стояли друг перед другом без баррикад, без насмешек, без стен, словно две женщины, одинаково одинокие и уязвимые, две пленницы, запертые навечно в одной странной, общей жизни.

Kляпа, полностью овладев телом Валентины, не стала медлить. Она действовала так, как действует