Кляпа 3 - Алексей Небоходов

Kляпа медленно наклонила голову набок, словно любуясь этим зрелищем, потом, не спеша, прошептала, растягивая слова, как тонкую карамель:

– Вам нравится такой ракурс?

Дмитрий Иванович не нашёл в себе ни сил, ни слов для ответа. Он только беззвучно кивнул, как марионетка, у которой оторвали ниточки, оставив один механизм рефлекторных движений.

Kляпа, довольная, словно сфинкс, угадавший все загадки мира, наклонилась вперёд, обхватила его голову тонкими пальцами и мягко, но властно вцепилась в волосы. Движение было настолько уверенным, что мужчина даже не подумал сопротивляться. Он позволил ей направить себя, как будто всегда мечтал быть ведомым туда, где заканчиваются инструкции по технике безопасности.

Голова Дмитрия Ивановича медленно приблизилась к её паху, дыхание его стало прерывистым и влажным, а сам он, казалось, окончательно забыл о существовании всего остального мира.

Валентина внутри металась, визжала, скребла стенки сознания ногтями, но беспомощно наблюдала, как её тело, ведомое Кляпой, принимало эту непостижимую игру.

Когда его губы коснулись кожи, Дмитрий Иванович издал странный, сдавленный звук, похожий на скулёж щенка, дорвавшегося до запретного лакомства. Он работал ртом с таким усердием, что казалось: если бы его поставили в бригаду по замене асфальта, весь город уже бы катался на ровных дорогах.

Kляпа, с лёгким выдохом удовольствия, позволила себе немного прогнуться, откидывая голову назад. Её бёдра дрожали от мелких мурашек, пробегающих волнами, и каждый выдох, тяжёлый и замедленный, отдавался лёгкими толчками в глубине груди. Воздух вокруг сделался густым, липким, наполненным запахом возбуждения и отчаянного служения.

Дмитрий Иванович, забыв о возрасте, о положении, о зарплатной ведомости, стоял на коленях перед ней, словно верный пёс, который наконец—то нашёл дорогу домой. Его лицо краснело, шея напряглась, но он продолжал вжиматься в её тело, будто пытаясь раствориться в этой новоявленной богине.

Kляпа позволила себе медленно сползти со стола. Платье ещё выше задралось вверх, и теперь она стояла, держась за край стола руками, предоставляя мужчине полную свободу действий. Валентина внутри зажмурилась, желая провалиться сквозь пол, раствориться в атмосферной пыли, стать хотя бы канцелярской скрепкой – чем угодно, лишь бы не существовать в этом унизительном великолепии.

Дмитрий Иванович опустился ещё ниже, стоя на коленях как служитель в святом экстазе. Он так рьяно работал ртом, так преданно вжимался лицом, что казалось – ещё немного, и он начнёт подвывать от счастья. Его пальцы цеплялись за её бёдра, дыхание рвалось наружу короткими, горячими всплесками, обжигая кожу.

Каждое его движение было неловким, но искренним, в этом не было ни расчёта, ни хитрости – только голая преданность и восторг. Казалось, он нашёл смысл жизни, и этот смысл помещался между подолом её платья и изгибом бедра.

Kляпа смотрела на него сверху вниз с тем самым выражением лица, с которым смотрят на щенка, впервые поймавшего мячик: нежность, немного насмешки и гордость за хорошо выдрессированное существо.

Дыхание Валентины внутри стало частым и рваным, но уже не от ужаса. В этой странной, дикарской сцене было что—то пугающе живое, настоящее, глубоко животное. Как будто вся цивилизация, вся скромность и ханжество треснули, рассыпались в прах под натиском чего—то древнего и могучего.

Kляпа, чувствуя, как в ней нарастает этот вулканический трепет, чуть сильнее надавила бёдрами на голову Дмитрия Ивановича, словно говоря: «Ещё». Тот, не в силах сопротивляться, работал так, что воздух в кабинете начал дрожать, а кожаный диван в углу заскрипел от сочувственного напряжения.

В этот момент в комнате не было больше табелей учёта и служебных инструкций. Была только одна сцена: женщина, стоящая на грани удовольствия, и мужчина, который в порыве своего отчаяния и обожания готов был остаться на коленях навечно.

Дмитрий Иванович продолжал трудиться с тем рвением, которое в иных условиях могло бы принести ему грамоту "Лучший сотрудник месяца". Его движения были неуклюжими, но удивительно искренними: в них чувствовалась не расчётливая хитрость взрослого мужчины, а отчаянная, почти детская страсть понравиться, быть нужным, угодить.

Кляпа стояла, слегка покачиваясь, держась руками за край стола, как канатоходец за балансировочную жердь. Её пальцы побелели от напряжения, ногти вцепились в гладкую поверхность так, что подушечки под ними казались готовыми лопнуть.

Дыхание становилось всё тяжелей, срываясь короткими, трепещущими выдохами. Жаркая волна, поднимаясь изнутри, заливала грудь, живот, расходясь по бёдрам мелкими судорогами. Тело, до того подчинённое разумной игре, начало бунтовать, вырываясь из—под контроля с той же яростью, с какой заточённая птица мечется в клетке при виде открытой двери.

Дмитрий Иванович, словно почувствовав эти изменения, принялся работать ещё усердней. Его голова двигалась в рваном ритме, дыхание било жаром по внутренней стороне бёдер Кляпы. Его пальцы, вцепившиеся в её бёдра, дрожали, будто он держал не женщину, а канат над пропастью, за который цеплялась вся его жизнь.

Кляпа застонала – низко, хрипло, как дикая зверушка, застигнутая на рассвете волной сладкой агонии. Этот стон вырвался сам собой, пробив толщу контроля, разорвав плёнку игры. Лицо её исказилось в странной, прекрасной гримасе: губы приоткрылись, глаза закрылись, ресницы дрожали, ловя свет из ниоткуда.

Судорожный вздох пронёсся через всё тело, пробежав по позвоночнику шальной искрой. Бёдра Кляпы дрогнули, колени начали предательски подгибаться. В этот момент она обеими руками вцепилась в волосы Дмитрия Ивановича, впилась в них так, что наверняка оставила следы на коже головы, и, стонущая, прижала его лицо к себе с такой силой, что тот едва устоял на коленях.

Он принял этот натиск покорно, без единого звука протеста, позволил себе быть втянутым в этот вулкан удовольствия, словно давно мечтал об этом, как о высшей милости богов. Его лицо скользнуло глубже, прижимаясь к ней всем своим отчаянным существом.

Кляпа слегка присела, её тело невольно ловило ритм ударов сердца, с каждой секундой дрожа всё сильнее. Ноги дрожали, бёдра вибрировали, словно натянутые тетивы. Всё существо её оказалось в плену судорог, в коротких, прерывистых всплесках то ли боли, то ли наслаждения, то ли древнего, звериного восторга, которого человек стыдится наяву, но которому покоряется в тайне.

Валентина внутри сжалась до размеров горошины. Она ощущала всё, каждую дрожь, каждый выдох, каждый неуклюжий, но страстный рывок головой Дмитрия Ивановича. И вместе с ужасом, пронзающим до самых костей, в ней начала просыпаться странная, крамольная гордость: её тело, её женственность были способны довести мужчину до такого полного, безоговорочного подчинения.

Когда кульминация настигла Кляпу, она не смогла сдержать крик – глухой, рваный, будто прорывавшийся сквозь слой плотного воска. Всё её тело дернулось, выгнулось, сплелось в безумной судороге. Она чуть сильнее присела, прижимая