Кляпа 3 - Алексей Небоходов

почти синхронно, рванулись к своим ширинкам, молнии зазвенели, как всполохи грозы в летнюю ночь. В следующее мгновение их собственные доспехи оказались наружу, поблёскивая в тусклом свете складских ламп, словно жалкие символы надежды на участие в этом невообразимом празднике безумия.

Кляпа, не прекращая медленно двигать головой вверх и вниз вдоль тела Гоши, краем глаза уловила это движение. Её руки, свободные, гибкие, словно живые ветви, скользнули в стороны, поймали Рому и Игоря. Одной рукой, аккуратно, с почти материнской нежностью, она обхватила плотную, тёплую плоть Ромы, другой – ухватила костлявого, дрожащего Игоря.

Она двигала руками в ритме работы рта: размеренно, чётко, плавно, не давая ни одному из них шанса остаться в стороне от этого странного, вязкого, липкого в своей откровенности действа.

Гоша, нависший над ней всем своим телом, хрипел и сипел, а его бёдра время от времени вздрагивали, как будто в них стреляли маленькими электрическими импульсами. Его дыхание стало прерывистым, судорожным, губы раз за разом открывались, чтобы что—то сказать, но ни слова, ни даже мычания не вырывалось наружу.

Рома стоял, заливаясь потом, его плечи подрагивали, пальцы вцепились в края джинсов, словно он боялся разлететься на куски от той бурной смеси страха и восторга, которая бушевала внутри него.

Игорь, обычно худой и сутулый, вдруг распрямился, выпятив грудь вперёд, как солдат на строевом смотре. Его лицо застыло в странной полуулыбке, словно он только что выиграл в лотерею, в которую даже не покупал билет.

Кляпа продолжала свой ритуал. Каждый наклон головы сопровождался лёгким влажным звуком, в котором слышались и жадность, и забота, и какая—то пугающая власть над всеми тремя мужчинами сразу. Её пальцы двигались ловко, ритмично, подстраиваясь под дыхание Ромы и Игоря, будто дирижёр, задающий ритм оркестру, у которого больше нет ни слуха, ни стыда.

Валентина внутри тела чувствовала всё: тепло их тел, дрожь в их руках, жар в их дыхании. Она ощущала, как по венам грузчиков бежит не кровь, а расплавленная лава, как каждый сантиметр их тел горит от прикосновений её рук, её губ.

Вокруг неё, в этом душном складе, казалось, всё остановилось. Не было ни времени, ни пространства, только этот странный, липкий танец, где желания сливались в один нескончаемый поток.

Гоша начал издавать звуки, напоминающие смесь стонов, всхлипов и тихого протяжного мычания. Это было похоже на то, как раненый бык, наконец, находит водопой в пустыне. Игорь и Рома сопели, переминаясь с ноги на ногу, дрожащими руками вцепившись в край своих рубашек, как в последний островок реальности.

И всё это время Кляпа двигалась: ритмично, настойчиво, с той безумной грацией, которая превращала их всех в безвольных марионеток на нитях её желания.

Kляпа, всё ещё держа ритм, как заправская дирижёрша абсурдного оркестра, вдруг остановилась. Влажные звуки прекратились, и её рот, до этого обволакивающий Гошу, мягко освободил его. Гоша, стоя на подгибающихся ногах, издал стон, полный отчаянной мольбы, но Кляпа, даже не взглянув на него, уже задрала платье, обнажая гладкую линию бедра и переливающуюся в свете складских ламп кожу.

Одним уверенным движением она повернулась к Роме. Губы, ещё блестящие от недавней работы, с ленивой грацией коснулись его плоти. Рома застыл, как вкопанный, только судорожные вдохи и вздрагивающие плечи выдавали в нём живого человека. Он даже не осознал, как стон сорвался с его горла – низкий, рваный, словно он видел сон, которого боялся и жаждал одновременно.

Гоша, не получивший разрядки, оказался в положении человека, которому доверили сундук с сокровищами, но забыли дать ключ. Его глаза потемнели, дыхание стало тяжёлым. Он шагнул за спину Кляпы, прижался к ней бедрами, чувствуя под ладонями жар её тела. Он не спросил разрешения – просто, ведомый единственным инстинктом, вошел в нее, и начал двигаться, сдержанно, вкрадчиво, как зверь, осознавший, что за тонкой оболочкой скрывается его единственное спасение.

Кляпа, не прерывая медленных, скользящих движений губ вдоль тела Ромы, одной рукой продолжала уверенно ласкать Игоря, чувствуя, как его мышцы подрагивают от напряжения. Его дыхание стало сбивчивым, пальцы судорожно вцепились в край майки, словно он пытался найти опору в этом раскалённом липком безумии.

В какой—то момент Кляпа, сдвигая движение, плавно отстранилась. Она поймала взгляд Гоши, короткий, пылающий, и без слов легла на тележку, небрежно раскинувшись на холодном металле, как королева на своём троне в зале, полном заплутавших вассалов.

Игорь, ведомый чистым инстинктом, приблизился. Его тело опустилось над ней, их кожи соприкоснулись в жарком, неотвратимом контакте. Он резко вошел в нее, начал двигаться внутри с неуклюжей страстью, как будто впервые прикоснулся к чему—то столь живому и требовательному.

Тем временем Рома и Гоша, наклонившись над ней, встали с двух сторон. Кляпа, уже почти растворившись в чужом жаре, ловила их по очереди ртом – лёгкими, влажными движениями, будто стараясь запомнить каждого, отпечатать их в памяти своей кожей, губами, дыханием.

Воздух вокруг загустел. Скрип тележки, приглушённые стоны, влажные звуки их движений слились в один густой, раскалённый гул, как в предгрозовом воздухе, где молния ещё не ударила, но напряжение уже достигло апогея.

Гоша стонал низко, грудным голосом, как раненый зверь, у которого вырвали последнее сопротивление. Рома тихо хрипел, судорожно сглатывая слёзы восторга и страха. Игорь, нависающий над Кляпой, двигался всё быстрее, его плечи дрожали от напряжения, пальцы сжимали края тележки так, что скрип металла сливался с ритмом их тел.

И вот кульминация. Игорь с глухим, почти отчаянным стоном, дрогнув всем телом, отдался внутри неё, уткнувшись лицом в изгиб её шеи. Его тяжёлое дыхание слилось с её судорожным вдохом.

Кляпа, не сбиваясь с ритма, приняла Рому и Гошу по очереди, аккуратно, с такой грацией, будто пила густой, горячий нектар. Она сделала это легко, медленно, словно впитывая их благодарность, их поражение, их полное растворение в ней.

И в этот момент её собственное тело дрогнуло в судорожной вспышке удовольствия. Тело изогнулось, пальцы вцепились в края тележки, а губы, влажные, блестящие, издали приглушённый стон, полный торжества и боли, восторга и освобождения.

Их стоны переплелись в один огромный, тяжёлый гул, который, казалось, сотряс склад до самых бетонных оснований.

Это был момент чистой, необузданной свободы, где не существовало ни правил, ни страха, ни стыда – только тела, дыхание и жара.

Пока Кляпа в теле Валентины вела свой необузданный спектакль любви на складе, сама Валя, запертая внутри, наблюдала за происходящим, словно привязанная зрительница на самом первом ряду ада, куда пускали только особо впечатлительных ханж. Всё, что происходило, обрушивалось на