Кляпа 2 - Алексей Небоходов

руками, сбил папку с полки, зацепился пяткой за ведро и чудом не завалился на бок, лишь хрюкнув от испуга. Валя, не давая ему опомниться, шагнула вперёд с такой решимостью, словно собиралась спасать планету от метеорита одним поцелуем. Внутри неё бушевал абсурдный пожар решимости, заставляя действовать с неуклюжей страстью, которой позавидовал бы даже самый неистовый участник сельской дискотеки.

Она впилась в его губы страстным поцелуем, словно актриса на репетиции дешёвой оперы, где партнёру полагалось мгновенно поверить в любовь всей жизни и без стеснения изображать бурю страстей. Валентина наклонила голову вбок, затем ещё вбок, пытаясь поймать правильный угол атаки, из—за чего их носы комично сталкивались и скользили друг о друга, как два враждующих тюленя на скользком льду.

Язык Валентины ловко проскользнул в рот Славика и, обретя вольготную свободу, принялся играть в догонялки с его нерешительным, испуганным языком, который пятился назад, как напуганная улитка. Где—то на подкорке вальяжно отозвалась Кляпа, довольно прицокав языком: "Ого—го, Валюша, да ты ему сейчас так прокачаешь миндалины, что он сам полезет тебе в бюстгальтер проверять, все ли там документы на любовь подписаны! Давай, родная, замеси ему в голове такую карамельку, чтобы он потом неделю ходил с выпученными глазами и сномным стояком!"

Это действо напоминало танец двух неуклюжих ужей, случайно запутавшихся в тесном мешке, только вместо танца выходила трепыхающаяся карусель с брякающими коробками, шуршащими папками и писклявыми стонами рассыпанных скрепок под ногами.

Славик сначала отшатнулся, нелепо запрыгал на месте, как человек, которого случайно полили из шланга, шмякнулся спиной о стеллаж с папками так, что с полок посыпалась целая лавина бумажного хлама. На голову ему с грацией упавшего кирпича свалилась пустая коробка из—под бумаги, которую он в панике пытался отмахнуть, но та зацепилась за его плечо и болталась, как нелепый рыцарский шлем.

Он ойкнул, взвизгнул, словно наступил на кошку, и беспомощно замахал руками, сбивая при этом несколько папок в полёте. Однако, повинуясь какому—то древнему инстинкту, быть может, доставшемуся ещё от робких рыб—отшельников, Славик начал отвечать на поцелуй, правда, с такой нерешительностью, будто боялся укусить что—нибудь ненароком или случайно подписать контракт на продажу собственной души.

Коробки качнулись на полках, под потолком жалобно загудела лампочка, а Валя, совершенно серьёзно, продолжала втискивать всю свою накопленную за годы сдержанности страсть в это комичное сражение языков. Славик ёжился, дёргался, один раз даже подпрыгнул, когда зацепился штанами за ведро для мытья пола, которое издало предательский брякающий звук.

Где—то на фоне в её голове Кляпа восторженно улюлюкала, хлопала в ладоши, подзуживая: "Давай, Валюша, давай! Оближи ему язык так, чтобы он сам просил у тебя инструкцию по эксплуатации своей трясущейся душонки! Нам таких рекордов ещё в Зале Срамоты не хватало!".

На этом месте Валя, всё ещё целуя Славика, поймала себя на мысли, что если кто—то сейчас заглянет в подсобку, увидит эту картину: втиснутые между коробками, с перекошенными от неожиданности лицами, с нелепыми движениями, с топорщащимися в стороны руками, с ногой Славика, застрявшей в ведре, и с их нелепыми попытками сохранить равновесие, – этот кто—то вполне мог бы подумать, что это не жизнь, а дешевая комедия, репетируемая пьяными актёрами за пятнадцать минут до премьеры.

Целуя Славика с тем неуклюжим пылом, который уже давно стал для неё новой реальностью, Валя почувствовала, как всё вокруг исчезает, сужаясь до шороха их дыхания, до скрипа подрагивающих стеллажей и звона натянутых нервов. Мир сузился до жалобного шороха их одежды, до тяжёлых вдохов, словно воздух в подсобке внезапно сгустился и стал липким, пахнущим пылью и старыми тряпками.

Она, не прекращая поцелуя, ухватилась за пряжку ремня, дрожащими пальцами шаря вслепую, словно на ощупь прокладывая дорогу к спасению от всего происходящего. Брюки Славика, расстёгнутые наспех и с трудом, неловко сползли вниз, вызвав у него сдавленный вздох, полный испуга и чего—то почти комического – как будто он сам не верил, что оказался участником такого бурного абсурда.

Валя медленно опустилась на колени, колени жалобно хрустнули о грязный кафель, но она не обратила внимания. Подсобка встретила её новое положение волной запахов: бумажной пыли, влажной тряпки и чего—то неопределённого, давно застрявшего в углах старых коробок. Свет лампочки мигал над ней, как старенький глазок наблюдателя, который только и ждал, чтобы донести обо всём начальству.

Славик стоял перед ней, застыл, будто школьник на линейке, только вместо гимна ему предстояло пережить что—то совершенно иное. Он тяжело дышал, спина его была напряжена, руки безвольно повисли вдоль тела, а глаза метались, словно он искал на потолке ответы на вопросы, которых стеснялся задать вслух.

Валя, не теряя времени, ловко стянула с него трусы – обычные, светло—серые, слегка растянутые, с неуклюжей синей полоской по краям, словно ещё одно напоминание о простоте и неловкости их обладателя. Сняв их, она мельком взглянула вверх и заметила, что мужское достоинство Славика пока выглядело растерянным и неготовым к великим свершениям. Без тени колебаний её губы решительно приняли его, как принимают робкого гостя в суматошный праздник, с тем упрямым теплом, в котором было больше заботы и решимости, чем страсти.

Валя, не глядя наверх, сосредоточенно взялась за дело. Она действовала машинально, как человек, выполняющий сложную работу, требующую всей его концентрации. Её голова медленно двигалась вперёд и назад, движения были упорными, целеустремлёнными, словно она старалась дотянуться до какого—то важного рубежа, невидимого постороннему глазу.

Из—за старания и концентрации её губы, напротив, наполнились тёплой, щедрой слюной, отчего каждый её жест сопровождался влажными, слабо чавкающими звуками, которые эхом отдавались в узком помещении, заставляя Славика вздрагивать при каждом новом движении. Звуки эти были какими—то смущающе интимными, неловкими и безобразно искренними – словно подсобка сама шептала, хихикала и подзуживала, подбивая их на всё большее безумие.

Славик, с трудом удерживаясь на ногах, сжал пальцами край ближайшего стеллажа, его дыхание стало рваным, прерывистым, как у человека, которому одновременно страшно и невыносимо приятно. В голове у него, вероятно, бушевал ураган паники и восторга, смешанный с непреодолимой растерянностью.

А Валя трудолюбиво продолжала. Всё внутри неё будто сжалось в одно упрямое желание довести начатое до конца, не думая, не анализируя, а просто выполняя свою странную, абсурдную задачу. Её щёки вспыхнули жаром, но она не позволила себе остановиться ни на мгновение. Она делала это не потому, что хотела чего—то личного, нет – за каждым её движением стоял страх, отчаяние, странное упорство человека, который забыл, как выглядят другие пути.

Голова её двигалась плавно, ритмично, послушная внутреннему ритму, который задавал