Кляпа 2 - Алексей Небоходов

Люся, не дожидаясь формальных согласий, взялась за пуговицы блузки и одним резким движением стянула её, словно карточный фокусник, вытаскивающий кролика из шляпы. Перед ошарашенными глазами Вали и Славика предстало массивное нижнее бельё с леопардовым принтом – бесстрашное, дерзкое и, пожалуй, даже вызывающе гордое в своей пёстрой нелепости.

Кляпа, наблюдавшая за происходящим из уютных глубин сознания Вали, не смогла сдержаться. Сначала раздалось приглушённое фырканье, затем она довольно причмокнула и, шепнув прямо в мозг Валентины с хохочущей интонацией:

– Так—так, а вот и бухгалтерия подъехала со своей дебетовой выпиской! Оцените масштаб потерь!

Голова у Вали пошла кругом, как у незадачливого клоуна, которого по ошибке запустили не в ту цирковую программу. Всё происходящее казалось настолько абсурдным, что разум начал сдавать позиции, тихо захлопывая свои дверцы одна за другой.

И в этом вихре абсурда, страха и невольной истерической радости Валя вдруг поняла: дальше будет ещё веселее.

Люся, не теряя ни секунды, будто давно репетировала этот момент в своём личном театре абсурда, скинула с плеч лифчик. Тот, повиснув на её локте, на миг напоминал белоснежный флаг, который капитан с затонувшего корабля выбрасывает в последний отчаянный жест. Но капитуляцией тут и не пахло. Наоборот – весь вид Люси говорил: начинается генеральная проверка.

Поджав губы в подобие делового оскала, она задрала юбку до пояса, ловким движением ухватилась за массивные бухгалтерские трусы с тугой резинкой и стянула их через бёдра. Трусы, обтягивающие фигуру с безапелляционной бесстыдностью, с шумом шлёпнулись на пол, словно законченная ведомость, к которой больше не собирались возвращаться.

Валя и Славик, всё ещё стоящие среди хаоса подсобки – полурастёпанные, лоснящиеся от недавней суеты, с глазами размером с чайные блюдца, – даже не пытались что—то сказать. Они замерли, будто перед ними явилась инкарнация всех худших офисных кошмаров разом.

Люся, с присущей ей бухгалтерской основательностью, окинула взглядом ближайший столик в углу, на котором беспорядочной грудой лежали коробки с архивными документами, ветхими папками и треснутыми файлами. Она подошла к столику, смахнула содержимое одним широким движением, как официантка в дешёвой закусочной, уставшая бороться с приличиями.

Коробки жалобно загрохотали об пол, разлетаясь в стороны, а какая—то особенно упрямая папка при падении раскрылась, выпустив на волю листы с данными по отпускным за прошлый квартал.

Валя даже вздрогнула, как будто эти листы были живыми свидетелями происходящего.

Люся, с довольной ухмылкой, устроилась на столике, поставив ноги пошире, словно собиралась принимать гостей на корпоративном приёме, где за вход требовали не бейджик, а голую решимость. Юбка, беспомощно собравшаяся валиком у её талии, едва выдерживала напор события. Она уселась прочно, будто намеревалась провести здесь весь остаток рабочего дня, придавая всей сцене особенно комичную основательность.

Колени её разошлись с таким вызовом, что казалось, она собиралась открыть новый филиал бухгалтерии прямо на месте. Лёгкая трель натянутой ткани, сдавленная скрипом ножек столика, послужила фоном этому неофициальному актовому выступлению, добавляя происходящему ещё больше абсурда и ощущение полного краха всех мыслимых норм приличия.

Ошарашенные Валя и Славик смотрели на неё, не моргая, как участники школьного утренника, внезапно оказавшиеся в порнографической версии «Щелкунчика». Молчание было настолько густым, что, казалось, его можно было порезать ножом и продать в бухгалтерию как новый вид офисного расходника.

Люся, посидев пару секунд в своём вызывающем положении, подняла глаза и, лениво вытянув шею вперёд, произнесла голосом инспектора, который застал нарушителя с поличным:

– Кого ждём? Давай, мальчик, работай!

Голос её прозвучал так бесцеремонно и буднично, что Валя на секунду подумала, не забыла ли Люся поставить где—то рядом кассовый аппарат. Славик застыл, словно его ударило током. Лицо его пошло пятнами: смесь ужаса, стыда и бессильной покорности была на нём написана так ярко, что даже ободранная стена за его спиной выглядела живее.

Он беспомощно перевёл взгляд на Валю, словно моля о спасении, но та, тяжело вздохнув, поняла, что выбора нет.

– Славик, – прошептала она, наклоняясь к его уху, так что тот вздрогнул всем телом, – сделай это ради меня. Иначе она нас с тобой заложит. А я… – Валя сделала паузу, собираясь с остатками уцелевшей наглости, – я потом такую ночь приключений тебе устрою, что ты забудешь, как тебя зовут.

Славик, видимо, не слишком верил в своё будущее, но в глазах у него мелькнул слабый отблеск безнадёжной надежды, как у человека, согласившегося на игру с шулером за последний рубль.

Валя, не давая ему времени на раздумья, взяла его за руку, словно ведомого на экзамен ученика, подвела к столу, где Люся, распластавшись и сияя внутренним торжеством, ждала их, покачивая ногой в воздухе.

Славик шёл, как приговорённый, плечи его ссутулились, дыхание стало хриплым и прерывистым. На последних шагах он словно прирос к полу, но Валя, собрав всю свою решимость, подтолкнула его, ободряюще шепча что—то неразборчивое.

Она аккуратно взяла его дрожащие пальцы, направляя их, как опытный инструктор по вождению направляет руки нерадивого ученика на руле.

Её движения были осторожными, решительными, полными странной мягкости, как будто она вела не мужчину, а большого, испуганного ребёнка через бурю.

Валя, держа Славика за запястье, ловким, точным жестом подвела его к Люсе и, почти незаметно для себя, помогла ему войти в неё – быстро, деловито, как человек, выполняющий неприятную, но необходимую задачу.

Люся издала какой—то странный, вибрирующий звук – смесь довольного вздоха и вальяжного мурлыканья, словно старый, ожиревший кот, наконец добравшийся до хозяйского кресла.

В подсобке снова повисло густое, напряжённое молчание, в котором отчётливо слышалось только тяжёлое дыхание всех троих и едва уловимый скрип ножек стола, медленно впивающихся в кафельный пол.

Славик, введённый в Люсю почти как штурман, не осознал в первый момент всей катастрофической необратимости происходящего. Он замер, не решаясь ни дышать, ни двигаться, словно оказался внутри какого—то чужого сценария, написанного для гораздо более отчаянных актёров. Его ладони, сжавшиеся на бёдрах Люси, дрожали так, будто он пытался удержать в руках сразу и стыд, и ужас, и какое—то странное восторженное отчаяние.

Дыхание у него сбилось, превратилось в тяжёлое, короткое сипение, будто в подсобке неожиданно понизили давление воздуха. Каждое движение казалось ему абсурдным и неуклюжим, словно он старался балансировать на тонкой доске посреди шторма. Его тело, ещё недавно трясущееся от страха, постепенно поддавалось странному, жаркому ритму, который навязывала ему сама ситуация, тяжелая, безумная, комичная до невозможности.

Он вошёл в неё полностью, окончательно,