Кляпа 2 - Алексей Небоходов

сам их неловкий, мокрый, шорохом напоённый контакт. Валя слышала, как Славик тихо охает, как его дыхание путается с её собственным, как в этой убогой, грязной подсобке на краю вселенной рождается нечто такое странное, жалкое и прекрасное одновременно, что от него хотелось то смеяться, то плакать.

Где—то в глубинах сознания Кляпа довольно урчала, как сытая кошка на солнышке, не торопясь вмешиваться – она лишь подбадривала ленивыми мыслями, полными пошлого веселья, но уже без прежней спешки, наслаждаясь зрелищем происходящего с вальяжным удовольствием гурмана.

И в этом странном, хлюпающем, шуршащем ритме, среди падающих коробок, облупленных стульев и запахов затхлости, Валя впервые почувствовала себя кем—то большим, чем просто серой мышкой. В этом странном служении чуждой миссии она вдруг обрела странную свободу – свободу делать то, что считалось невозможным, абсурдным, запредельным. Пусть даже на коленях, пусть даже в пыльной подсобке, пусть даже со Славиком, который дрожал перед ней, как перепуганный кролик перед морковью.

Убедившись, что мужское достоинство Славика наконец воспряло полностью, Валя сдержанно отстранилась, словно механик, закончивший проверку двигателя перед безумным полётом. Её дыхание сбивалось, горячее, липкое, и вместе с тем странно решительное. Подсобка вокруг казалась дышащей вместе с ними: каждый стеллаж, каждая коробка, каждый клочок пыли в воздухе словно с интересом наблюдали за развитием событий.

Валя, не теряя времени и не давая себе даже намёка на сомнение, ловко подцепила подол своего платья, задрала его вверх и резким, чуть неуклюжим движением стянула с себя красные кружевные трусики – яркие, почти вызывающие, нелепо контрастирующие с тусклой, грязной реальностью подсобки. Трусики на мгновение повисли на её щиколотке, как последний намёк на приличие, потом упали, обвившись вокруг ботинка, и остались там, как маленький алый флаг капитуляции.

Славик замер, глаза его расширились до размеров блюдец, дыхание сбилось, а руки беспомощно повисли, словно он боялся дотронуться до неё, боялся разрушить то зыбкое безумие, которое сгустилось вокруг.

Но Валя не собиралась ждать. Она сделала шаг вперёд, неловко, на подгибающихся коленях, словно актриса в дешёвой водевильной пьесе, в которой роль принцессы досталась уборщице за неимением лучших кандидатур. Прыжком, скорее забавным, чем грациозным, она вскарабкалась на Славика, обхватила его коленями, отчего он едва не рухнул вместе со всей конструкцией подсобки, и, ловко направляя его напряжённое, растерянное достоинство, ввела его в себя.

Мир на секунду замер, качнулся, как перегруженная лодка на волне.

Славик, пискнув что—то нечленораздельное, ухватился за её бёдра так, будто пытался спасти их обоих от падения в бездну. Валя, не дав ему ни времени, ни шанса на раздумья, начала двигаться – рвано, нелепо, с каким—то отчаянным упорством, словно пыталась выстучать на его теле всю ту отчаяние, всю невозможность их встречи, весь комичный абсурд своей новой жизни.

Каждое её движение сопровождалось скрипом старого пола, натужным поскрипыванием стеллажей и приглушёнными, случайно вырывающимися всхлипами. Платье путалось между их телами, шуршало, скользило, создавая ощущение странной, безумной маскарадной сцены. Валя прыгала на Славике с тем упорством, какое бывает у людей, поставленных перед выбором: или сейчас, или никогда.

Он вошёл в неё полностью, окончательно, без остатка, и этот факт, такой банальный и такой чудовищно значимый, казался чем—то абсурдно грандиозным – словно в этот миг они оба пересекли невидимую черту, за которой начиналась уже не жизнь, а какой—то ломающийся карнавал.

Их тела сталкивались в неуклюжем ритме: жар её кожи смешивался с его испуганным, влажным теплом. Каждый скачок казался немного выше, немного неуклюжее предыдущего, словно Валя всерьёз решила переплюнуть все правила физики и здравого смысла. Славик, тщетно пытаясь сохранить равновесие, стонал сквозь зубы, при этом стискивая её бёдра с таким усердием, будто они были последним спасательным кругом в штормящем море абсурда.

В какой—то момент Валя поймала себя на мысли, что откуда—то со стороны всё это должно выглядеть так, будто два манекена, забытые на складе, отчаянно пытаются изобразить страсть. Но ей было всё равно. Всё, что сейчас имело значение, – это ощущение живого тела под собой, горячего, реального, податливого, и странная лёгкость, будто тяжесть мира хоть на мгновение сползла с её плеч.

Стоны их постепенно наполнили подсобку, наполнили пространство между коробками и ведрами, прокатились по пыльным стеллажам, эхом отразились в мутных стеклянных створках шкафа в углу. Славик стонал высоким, прерывистым голосом, словно удивляясь каждому новому ощущению, Валя стонала глухо, низко, упрямо, будто прокладывая дорогу через джунгли бессмысленного блаженства.

И в этом шумном, нелепом, почти цирковом акте скакания и цепляния, с рывками, сбившимися дыханиями, странной нежностью царапанных коленей и судорожным сжатием пальцев, они оба вдруг, пусть на миг, почувствовали себя не куклами, не заложниками чужих планов, а кем—то по—настоящему живым.

Глава 9

Когда оргазм, словно разбушевавшаяся река, достиг своего пика, и Валя с Славиком захлебнулись в странном, чавкающем безумии, дверь подсобки вдруг распахнулась с такой силой, что ближайшая коробка со стеллажа жалобно слетела вниз, ударилась о кафель и, дребезжа, покатилась в сторону.

На пороге стояла Люся. Та самая Люся из бухгалтерии, с вечно строгим взглядом и вечной тайной тоской в глазах, давно мечтавшая познакомить Славика не только с ведомостями по заработной плате, но и со своей собственной "отчётностью" в максимально интимной форме. Люся держала в руках папку, но, увидев происходящее, стремительно отбросила её в сторону, как лишний балласт, и упёрла руки в бока.

Секунду в подсобке царила тишина, в которой слышались только хрипы Славика и сиплое поскрипывание раздёрганных стеллажей.

Люся шагнула вперёд, вскинув подбородок с таким достоинством, словно входила на заседание совета директоров, а не в бардак с полуголыми коллегами.

– Либо меня немедленно удовлетворяют тоже, – прогремела она голосом, который обычно оставлял неутверждённые накладные без шансов, – либо я прямо сейчас иду к начальнику! И рассказываю всё до последней скрепки!

Славик в ответ издал нечто среднее между иканием и всхлипом, так жалобно, что у ближайшей коробки на полке, казалось, дрогнула крышка. Валя, всё ещё обнимая Славика коленями, застонала, но больше от внутреннего парадоксального отчаяния, чем от стыда или желания возражать. В глубине её головы что—то обречённо скрипнуло и развалилось на части.

Поняв, что спектакль принимает слишком фантасмагорический оборот, Валя неловко слезла со Славика, стараясь прикрыться краем платья. Они оба, красные, потные и растерянные, начали лепетать несвязные оправдания перед молчаливо застывшей Люсей. Та некоторое время молчала, переводя взгляд с одного на другого, будто оценивая рынок недвижимости перед сделкой века. Затем, медленно, со сладострастной ленцой, облизала губы и хищно улыбнулась.

– Ладно, – протянула