Знаток: Узы Пекла - Герман Михайлович Шендеров

– Поучи меня яшчэ. Чаго стоишь? Хватай его поперек тулова. Вот так, да переверни.

Юный зна́ток прижал маленького нечистого к выскобленным доскам, а тем временем Акулина по очереди воткнула тонкое лезвие сперва в один глаз, потом во второй. Зеленые кошачьи буркала, когда-то наводившие ужас на любителей погадать или попариться на ночь глядя, размазались по щекам сырыми яйцами. Следом под нож отправились тонкие ручки-веточки и смешное, похожее на чернослив, хозяйство банника. Крови не было – лишь плескал из ран крутой кипяток, обжигая руки. Маленький нечистый уже даже не верещал, лишь тихонько постанывал, исходя черными пузырями из глотки. Где-то под половицами страшно и горестно выла обдериха, материла и проклинала на чем свет стоит убийц мужа.

– Ну, все, – отдуваясь, сказала Акулина, отложила нож. – Собери его, и в печь.

Дема послушно сгреб в кучу все, что осталось от банника, и понес к печи. Маленький нечистый весь исходил кипятком из ран, обжигая руки; разлагался на глазах, превращаясь в груду желтых костей – от него на досках оставались куски плоти.

– Быстрее! Пока не сдох совсем!

Нечистый, заслышав Акулину, задрыгался всем телом, что пойманная рыба, – Дема еле удержал.

– Прям туда?

– Нет, в дупу себе засунь! – огрызнулась Акулина, все еще глядя в одну точку – убийство банника ей тоже далось нелегко.

Дема отворил кочергой притвор печи, откуда загудело жаркое пламя. Поднял на руки расчлененного издыхающего банника и швырнул прямо туда – в огнь да на угли. И тут бедняга завизжал так, что, казалось, полопаются ушные перепонки – будто снарядом шибануло. Юный зна́ток зажал уши, и сквозь слезы видел, как то, что осталось от банника, провалилось куда-то под горящие поленья – будто в щель какую или дыру; точно кто-то принял дар.

– Гэта и есть та страшная плата, о которой ты казала? – устало спросил Дема – после содеянного хотелось снова помыться и драть себя мочалкой и мылом, покуда кожа не сойдет, как шелушка с луковицы.

– То плата за переход. А страшная-то будет позже, як согрешим по-настоящему.

– Переход куда?

– В Пекло, вестимо. Вон он, вход-то!

И, схватив крепко Дему, Акулина внезапно наклонила и толкнула ученика прямо в неожиданно распахнувшуюся в человеческий рост пасть печи, откуда жарило так, что кожу опаляло да волоски в носу скручивались. И сама, согнувшись и шагнув внутрь босыми пятками, аккуратно закрыла за собой притвор.

Почему-то было совсем не жарко. Даже немного поначалу холодно. Первым делом Дема ничего не увидел. Хоть они и шагнули прямиком в пламя, но вкруг разом наступила такая несусветная темень, что хоть глаз коли; он даже надавил пальцами на веки, чтоб убедиться, что не ослеп. Пошарил рукой, судорожно вцепился в ладонь Акулины, и та ответила на его рукопожатие. Двое знатких словно упали в глубокую-глубокую пропасть, на самое что ни на есть дно земли-матушки, куда прежде не ступала нога живого человека, а лишь меж кротов, червей да костей стекала мертвая гниль, чтобы спустя столетия преобразоваться в нефть.

– Где мы? – вскрикнул зна́ток, и его крик прозвучал комариным писком: темнота съедала звуки, словно вата.

Акулина что-то неразборчиво ответила – ее голос донесся будто из другой вселенной, хоть он и почуял, что она наклонилась и кричит прямо ему в ухо. Он привлек девушку к себе и обнял так крепко, как только мог. Раздрызганная вениками кожа ответила на прикосновение болью, но он не разжал хватки. Коли уж погибать, так с ней рядом.

Вдалеке, в самом омуте вязкой темноты, росло нечто похожее на россыпь ярких утренних звезд. Они взбалмошно мерцали всеми цветами, перемигивались, а вскоре разрослись, приближаясь и опаляя жаром пекельных костров. В уши впивалось кричащее многоголосье, нараставшее минута от минуты. Звучало это так, будто тысячи, да какие там тысячи – сотни тысяч людей выли от боли в мерцающей тьме, и каждый из воющих голосов пытался перекричать остальных. Было их такое множество, что можно было только догадываться о количестве. Мильон? А может, мильярд цельный? Кричат и кричат, до того громко, что голове больно. И чем ближе, тем неразличимее. В итоге все они слились в тонкий комариный писк, какой бывает, коли снарядом контузит. Место, пышущее бесчисленными жгучими искрами, приблизилось и резко упало под ноги – острыми камнями да жидким горячим асфальтом, вгрызшимся в пятки, будто пес. Дема затанцевал на месте, взвыл от боли и успел пожалеть, что не надел сапоги. Вглядевшись, понял – не асфальт это и не камни, а кости обгоревшие, в крошку мелкую измолотые. Рядом так же скорчилась Акулина, но тут же схватила ученика, повернула к себе лицом.

– Тихо, не ори ты так! На месте мы…

– Где, на яком месте?

– На том самом…

Он оглянулся. Мильоны голосов померкли окончательно, поселились в ушных раковинах непрерывным писком, приглушавшим все прочее, но то и дело прорывались отдельные крики. Тряхнув головой, Дема поднял взгляд и увидел наконец, где они оказались. Было это что-то вроде пещеры, но такой огромадной, что взор застили тяжелые серные облака, из которых вырывался серый дождь из пепла. Приглядевшись, Дема вспомнил, где видал такое – в школе же, на глобусе. Только глобус тот кто-то жестоко измял, исцарапал да подпалил на костре до едкой резиновой вони, а после – засунул их с Акулиной внутрь. Их – и бесконечные потоки бледных теней, тянувшихся многокилометровыми вереницами к каким-то пышущим жаром – таким, что чувствовался сквозь эти серные небеса, – огромного размера кратерам или ямам.

Одна такая вереница безостановочно текла совсем рядом, ее на себе тянуло широкое полотно будто бы из бледной резины, как конвейер. Люди на конвейере пьяно пошатывались и не обращали ни на что внимания, будто слепые; а некоторые и были слепы – с выколотыми глазами или и вовсе снесенной начисто верхней половинкой черепа. Печальные бесплотные тени: растерзанные, раненые, лежавшие и сидевшие кое-как, сжимавшие в руках-крючьях винтовки, автоматы да пулеметы.

Приглядевшись пристальней, Дема ахнул:

– Акулина, глянь! Гэта ж… солдаты!

– А кому ж еще тут быть? Не генералам же, – грустно усмехнулась знатка, стряхивая приплавившиеся куски асфальта с обожженных пяток. – Война ж в самом разгаре – тебе-то лучше знать, ты там был. Вот они и идут все, солдатики… С нашего мира да в Пекло.

Дема жадно вгляделся в проплывающих мимо мертвецов – тусклые, одинаковые от усталости морды, покрытые кровью, дорожной пылью и пороховой грязью. Все они имели на потрепанной