Знаток: Узы Пекла - Герман Михайлович Шендеров

Не появлялась Акулина до позднего вечера. Дема уж обеспокоился, размышлять стал – пойти ее искать, что ли? А где искать? По всей деревне полицаи, вон гимн германский из клуба гремит на все Задорье. Немцы кругом шастают… Пару раз прошли около дома; один, в очках и с лычками SS, прилепил на плетень какой-то листок, крикнул что-то на своем про старую ведьму. Демьян уж было схватил винтовку, прицелился в окошко в морду с очками да усиками, ан нет – ушли фрицы. Суседко, видать, уберег. Как немцы отошли подальше, Дема выскочил из дома, подкрался к плетню и сорвал листовку. Скривился, прочтя надпись. Агитация, мать их так! «Гiтлер-асвабадзіцель!» – так и написали, вымлядки поганые. И морда на ней усатая, богомерзкая. Но нарисован хорошо фюрер, прям портрет писаный. На обратной стороне еще всякое нехорошее про Иосифа Виссарионовича да про власть жидовскую, от которой советским людям немедленно освободиться надобно. «Власть жидовская, а Сталин с Берией – грузины», – фыркнул Дема, скомкав листовку и пряча в карман: подтереться – сойдет; как в полку заведено. Немцы их с самолетов сбрасывают, а партизаны ими потом по назначению, значит…

Из леса к хате приближалась сгорбленная фигура – Акулина в образе бабки Купавы.

Дема прищурился: похоже, что не просто так, как обычно, она горбится, а будто и впрямь шагает через силу, да еще мокрая вся вдобавок, будто под ливень попала. Увидев, что зна́ток собрался бежать навстречу, Акулина махнула рукой – сиди, мол, на месте, а то еще увидит кто. Сама доковыляла до плетня, оперлась на него, выдохнула:

– Ух, дошла…

– Ты где была? – прошипел зна́ток, скорчившись под плетнем, в кустах смородины.

– Эх, Дема, где я была сёдня – за пять минут не скажешь… По́йдем в дом, скажу, чаго зробить нам треба… Ох ты ж, матушки, як устала я…

И заковыляла в хату, прихрамывая, будто реально старухой стала. Дема за ней следом заскочил. Чаю налил горячего, драников вчерашних наложил в блюдце. Акулина у себя в комнате скинула обличье бабки Купавы, вернулась в кухню молодой девкой – в домашнем платьице и косынке, только как будто куда старше стала – словно кто-то ей десяток годков накинул; и еще более сгорбленная – точно ношу какую непосильную тащит. Села за стол, хлебнула чаю. Зыркнула на ученика так, что Дема немного оторопел – никогда он не видел от нее такого взгляда.

– Ты чаго гэта?..

– Побачила сёдня всякого…

– Чаго «всякого»?

– Того, что ты сказывал, да тольки на словах-то оно страшно, а вживе – страшнее. Так шо зараз я посплю – отоспаться надобно. В полночь разбудишь, да по́йдем.

– Куды? – недоуменно спросил Дема.

– На болото, травы нужные сбирать. И яшчэ в одно место… Узнаешь, в общем, все.

Сказав это, она устало поднялась и побрела к себе в комнату. Практически упала в кровать – как убитая. Дема подумал, что она ни разу так спать не ложилась сразу, не сходив в баню помыться. Неужто устала так сегодня? Или впрямь видела чего?

Ему самому сон не шел. Он лежал в постели у печки и слушал громкий храп Акулины – обычно она не храпела, а свистела так смешно во сне, свернув губы трубочкой, а вот сегодня храпу давала, что мужик заправский. В полночь он разбудил ее. Акулина сжалась от его прикосновения, прошептала хрипло:

– Нинуся, прости мене, прости… Никак оно иначе!

– Яка-така Нинуся? – удивился Дема. – Гэта ж я! Ты чаго, Акулин?

– А? Да то сон дурной… Что, полночь уже?

– Ага. Давай подымайся, я чаю сварганил.

На кухне Акулина села, обняла ладонями кружку с чаем, будто пытаясь согреться. Взглянула на Дему так пристально, что тот аж поежился.

– Чаго зыркаешь, як на ворага? – буркнул зна́ток.

– Помнишь, что мне вчера говорил? Про то, чего творят супостаты на земле нашей?

– Да поди тут забудь… А ты чаго вдруг?

– Вот и я никак не забуду. Говорю ж – навидалась сёдня всякого. А правду ты казал про те овраги? Да про школьницу?

– Всей правды не перескажешь, тут и по вершкам хватает. На кой такое выдумывать?

Она кивнула каким-то своим мыслям. Черты ее лица заострились, пуще прежнего выделялись синие очи в глубоко запавших глазницах – будто и впрямь постарела она с утра, встретилась с чем-то таким, чего и врагу не пожелаешь. Хлебнув чаю, Акулина спросила:

– Ты спрашивал, мол, можа, обряд какой есть. Просил придумать чего. Ну придумала я… Такое, что и самой говорить страшно. А шо ты, Дема, на что готов пойтить ради Победы? Шоб мразь эту поганой метлой, а?

– Шоб изгнать такую погань с Беларуси? Да на шо хошь готов, вот те крест!

– Ты гэта, давай-ка не крестись, не к месту щас, – поморщилась Акулина, – лучше скажи одно – готов грех на душу взять? Тяжки, вовек не отмоемся.

– Да хоть сотню грехов!

– Там и одного хватит, даже, пожалуй, многовато буде… А расплатиться за обряд готов? Всем-всем-всем, самым дорогим? Самым любимым?

– Прям всем? – переспросил Дема, морщась.

– Всем. Вообще всем. И даже поболей того.

Зна́ток не ответил – взвешивал мысленно этакий ценник.

– Струсил, да? Струхнул? – рявкнула знатка. – Ну и черт с тобой! Не хочешь коли, струсишь – я пойду к Сухощавому, его ублажу как-нить, да с ним обряд и совершим.

Дема затараторил:

– Готов я! Готов, Акулинка! Хоть ногой, хоть рукой расплачусь! Не надо к Мирону… Я ж пообещал! А мое слово…

– Кремень, знаем, – довольно кивнула знатка. – Збирайся давай. В баню мы завтра по́йдем, як выспимся.

– В якую-такую баню?

– В нашу баню! Общественную… А гэтой ночью другие дела. Нам за дро́вами треба сходить, за веничками да за водой мертвой. И без вопросов, зразумел?

– Зразумел…

Ничего не понимая, Дема начал собираться. Акулина не стала переодеваться старухой Купавой – так и осталась, как была, с распущенными волосами да в платье легком домашнем. Только сапоги надела да махнула:

– Пойдем.

Он и пошел. Вслед за женщиной, о которой думал каждый день там, в лесах да окопах, пока сидел в засадах вместе с Космачом и Макаркой; пока мусолил в руках маленькую, зашитую в гимнастерку у сердца фотокарточку c чужим кучерявым мужиком. Пошел. А куда бы он делся? Пошел за ней, как теленок на поводу, глядя на виляющий под платьем зад.

Остановились у оврага, куда в Задорье сбрасывали всякие помои. В стоячей, позеленелой воде на дне