Предатель - Энтони Райан

убьёшь его, тебе надо убить её. — С улыбкой на губах мальчик подскочил к дремлющей Джалайне и присел, чтобы посмотреть на её лицо. — Она милая. Может стать мне матерью. Если и себя убьёшь, то мы сможем поиграть все вместе.

В ответ я сдавленно заворчал, отчего улыбка мёртвого мальчика сильно расплылась.

— Ты забавный. Не такой, как последний. Тот был сварливым и с радостью убил людей, с которыми пришёл.

— Уходи… — выдавил я из пересохшего горла. — Уходи прочь!

Это призрака, похоже, только озадачило — его маленькое лицо нахмурилось, и он подскочил ко мне.

— А тот не хотел, чтобы я уходил, — сказал он, обиженно надув губы. — Он хотел узнать всё, что я мог ему рассказать. Поэтому я и рассказывал. Всё плохое, что думали о нём его друзья. А когда он закончил убивать, я видел, что он хотел убить и себя, но был большим испуганным трусом, и не смог. — Он остановился в дюйме от дрожащего кончика моего меча. — Ты не трус. Ты воткнёшь это, — он постукал по качавшемуся клинку, и палец прошёл через сталь, словно через туман, — прямо себе в живот.

Втянув воздух в лёгкие, я вложил все силы в крик:

— ПОШЁЛ ПРОЧЬ!

Мальчик отшатнулся, как будто его ударили, его лицо выражало боль и разочарование.

— Он действительно собирается тебя убить, — прошипел он мне, ткнув обвиняющим пальцем в Эйтлиша, а потом повернулся и побежал к стене мёртвых деревьев.

— Что?.. — испуганно простонала Джалайна, разбуженная моим криком. Она поднялась, опираясь на свой молот, и оглядывалась в поисках врагов.

— Что оно тебе сказало? — спросил меня Эйтлишь и замер, когда я махнул мечом в его сторону.

— Кое-что очень интересное, — ответил я.

Он внимательно разглядывал клинок, хотя его лицо оставалось непроницаемым.

— Глупо доверять мертвецам, — сказал он. — Потому что они лгут.

«Я различаю ложь, — подумал я. — И не слышал её из уст этого мальчика». А ещё был уверен, что делиться такими прозрениями с Эйтлишем определённо не стоит.

— Он говорил ещё об одном человеке, — сказал я вместо этого. — О ком-то, кто мог его слышать и видеть. Кого он имел в виду?

— Многие приходили сюда за долгие годы. Глупцы, любопытные. Жадные до власти или знаний. Я знаю только одного, кто смог уйти после того, как прикоснулся к тому, что находится в сердце этого места. Проклятая душа, которую, думаю, ты встречал.

Проклятая душа. По моему опыту только один каэрит подходил под это определение.

— Цепарь, — сказал я. — Он приходил сюда. И тоже взял перо?

— Нет. Одного прикосновения оказалось достаточно. Тот, кого ты зовёшь цепарем, обладал могущественной ваэрит, и мог бы стать старейшиной. Однако из-за многочисленных проступков его стали избегать и презирать задолго до того, как он пришёл сюда, ведь он жаждал силы, чтобы победить старейшин, осудивших его. Прикоснуться к Малициту было всё равно что поджечь лужу масла. Проклятый, обезумевший и несчастный, он стал бродячей угрозой, пока я не изгнал его. Я ожидал, что он погибнет в горах, но, кажется, он нашёл пристанище в ваших землях, для которых подходил гораздо лучше.

«Мертвецы ему нашептали», — вспомнил я, и разум переполнили воспоминания о той неповоротливой фигуре на ко́злах телеги, которая везла нас с Торией на Рудники. Такие мысли неизбежно привели к гибели цепаря от рук Лорайн, убитого в тот момент, когда он пытался выпытать ответы у связанного меня. «Мертвецы рассказали ему его судьбу… Он действительно собирается тебя убить».

— Что именно случилось? — спросила Джалайна в равной степени раздражённо и озадаченно.

— Очень плохой сон, — сказал я, опуская меч. От этого движения зазубренный комок пера прижался к моим рёбрам. «Я мог бы просто его выбросить», — подумал я, и руки зачесались от этого желания. И всё же Ведьма в Мешке выражалась очень ясно. Эта вещь была нужна, и поэтому необходимо было и проклятие, которое она на меня наложила.

— Как мне это прекратить? — спросил я Эйтлиша, и, наверное, единственный раз за всё наше знакомство я увидел на его лице отблеск сочувствия.

— Я не знаю, — сказал он. — Знаю только, что ты должен его нести, иначе Доэнлишь не отправила бы тебя сюда.

Вздохнув, я вернул меч в ножны и, прислонившись к мёртвой берёзе, опустился на землю.

— Лучше всего поспать, — сказал я Джалайне, плотнее закутавшись в плащ. «Он постоянно пел, — вспоминал я, скрючившись в слабом ожидании отдыха, потому что этот лес наверняка был полон призраков. — Когда пел, он их не слышал».

* * *

Несмотря на мои страхи, я не увидел больше призраков в лесу. И хотя меня радовало их отсутствие, это казалось странным для земли, столь наполненной голодными душами ушедших.

— Я плохо разбираюсь в таких вещах, — сказал Эйтлишь, когда я поднял вопрос. — Но знаю, что мертвецы взорванного города не способны думать ни о чём, кроме желания прикоснуться к живым. Но тот, кого ты видел, говорил, не так ли?

— Да. — Я замолчал, понимая. — Он говорил по-каэритски. Язык, на котором здесь говорили в прошлые века, возможно, был и похож, но вряд ли я смог бы его понять.

— А-а. — Эйтлишь кивнул. — Значит, это более свежая душа, которую привлекло сюда, как и многих других, и которые попали в смертельную ловушку в объятья давно умерших.

— Это был ребёнок. Мальчик. — Я перевёл взгляд на Джалайну. — Кажется, он мечтает о матери.

— Нужда часто приковывает их к миру живых, — сказал Эйтлишь. — Готовься к более настойчивым духам, Элвин Писарь.

Из леса мы вышли к середине утра и увидели далёкие величественные водопады. Последующий спуск по наклонному каналу и переход вдоль берегов лагуны прошли, к счастью, без происшествий, хотя каждую ночь я проводил в тревожном ожидании. Я начал было думать, что проклятие само снялось или хотя бы задремало, но надежда мгновенно рассеялась, когда мы достигли поселения на южном конце озера. Там я наткнулся на голую женщину, которая стояла на одной из дорожек, и её не замечал никто из тех, кто проходил мимо или сквозь неё. Её бледная кожа казалась влажной, волосы завиты в кудри, из которых капала вода при каждом взмахе головы. И она кричала.

Звук был одновременно звериным и человеческим — бессловесный, нескончаемый визг ярости и горя. Полное безразличие окружающих каэритов казалось невозможным, поскольку я был уверен, что такой крик сможет пробить даже завесу между жизнью и смертью. Но слышал её только я. Один взгляд на её лицо, на глаза, запавшие в маску безутешного отчаяния, сказал мне, что это душа уже за пределами разума. Мне оставалось только