Знаток: Узы Пекла - Герман Михайлович Шендеров

– От якой яшчэ Акулины? – делано удивился киловяз, и тут даже Максимка посмотрел на него с недоумением. – Много у мене девок было, но ниякой Акулины не припомню.

Кравчук хихикнул.

– Ага, тебе ж она не открывалашь. А мне открылашь, всю душеньку швою прекрашную нарашпашку! Вше рашкажала, вше тайны ваши колдуншкие. И жуб твой дала. Акулина – хожяйка моя.

– А, дык ты про Купаву! Открылась, значит, все-таки, – с досадой крякнул киловяз. – И зуб подсуропила. Ох, сука, долго яшчэ мне тот зуб клятый отзываться будет. Так шо, Купава-Акулина, значит, господыня твоя, кажешь?

– Ага, – кивнул председатель.

– И чаго тебе надобно, раб херов?

– Его, – и Кравчук указал грязным пальцем на Максимку.

Сухощавый молча задвинул Максимку за спину, сделал шаг вперед и показал гостю дулю.

– А вот хера тебе! Ты шо себе тама мыслишь – в мою хату явился без приглашения и будешь тута права качать? Иди к черту, юродивый!

Кравчук расхохотался – странно так, будто заклокотал одним горлом.

– А я уже оттуда, штарик! Гляди, кто шо мной в подмогу пришел. Фьють!

Бурьян да кусты вдоль дороги зашевелились, и оттуда начали выходить знакомые силуэты дефективных телят – таких же Максимка наблюдал несколько дней назад на ферме у зоотехника Остапа Власовича. Все разные, изуродованные, то с четырьмя рогами, то с тремя глазами, у некоторых так и вовсе по пять ног или по две головы. Среди них были и создания, похожие на коз – с хаотично закрученными во все стороны рожками, горизонтальными зрачками и клоками шерсти, рассыпанными по воспаленной плоти. Не обошлось и без немногочисленных «поросят» – раздутые, будто утопленники, подсвинки казались набиты кишками сверх меры, и те просвечивали сквозь тонкую пленку, заменявшую им кожу. Яростно мыча, хрюкая и блея, полубесы приближались к плетню, а бывший председатель Кравчук оглаживал и охлопывал их, лыбясь беззубой пастью – точь-в-точь пастух белены объелся. Он приподнялся на какую-то кочку, возвышаясь над стадом, набрал воздуха в грудь – как на партсобрании, заговорил зычно:

– От имени шоветшкой влашти и Акулины лично прикаживаю тебе, штарик, шдать гражданина Губаревича мне. В шлучае откажа буду вынужден принять шрежвычайные меры.

– Да пошел ты на хер, вымлядак сраный! – плюнул на землю Сухощавый и, втолкнув Максимку в хату, запер дверь на засов. Снаружи раздался недовольный рев, исторгшийся из глоток десятков полубесов.

– Дзякую, дядька Мирон, – ошарашенно прошептал Максимка. – А чего теперь-то? Их же там тьма-тьмущая.

– То не тьма, сынку, то так – корова сходила, – презрительно сплюнул Сухощавый. – Зараз побачишь сам, на шо киловязы способны. Под руку не лезь тольки. Хотя… Подай-ка мене чертополоха для растопки – он тама, за печью висит. И суседку пни, помогать буде.

А сам сел перед печкой, начал чиркать спичками. На улице выли и бесновались бескожие твари. Зычно позвал Кравчук:

– Не делайте глупоштей, гражданин! По-хорошему предлагаю! Гражданину Губаревичу ничего не грожит!

– Ага, уж мне-то по ушам не чеши, юродивый, – буркнул киловяз, – слышь, пацан, клещи захвати – на печке лежат.

Максимка сунулся за печь, взял веник сушеного чертополоха и шепнул тихонько истинное имя суседки. Подал ржавые железные щипцы киловязу. Тот уже разжег небольшой огонек, подкинул туда колючий веник с фиолетовыми венчиками – пламя мгновенно зашлось, и Максимке почудилось, что из печного притвора раздались человеческие крики; совсем как в Чертовом Углу.

– Здеся вы, душеньки мои пекельные, – осклабился Сухощавый – в предвкушении боя он даже будто помолодел, плечи расправились и окрепли, и в выглаженной красной рубахе ему никак нельзя было дать больше пятидесяти лет. Даже «Ныроб» на тыльной стороне ладони, казалось, горделиво подбоченился, налился чернилами.

Снаружи тяжело, тягостно взвыл один из полубесов Кравчука; саданулся с разбегу о дверь, да так, что та затрещала. Тут же раздался громкий хлопок, от которого у Максимки заложило уши. Из-под двери повалил дым, а снаружи шепеляво заматерился председатель. Окна залепило бурыми ошметками внутренностей.

– Дядька Мирон, вы там шашку динамитную, шо ль, держали?

Сухощавый отмахнулся с ехидной ухмылкой.

– Якую шашку? Кто к киловязу непрошеным зайдет – кишок не соберет, полон порог гвоздей для всяких гостей. Ты гэта, вот чаго… Здолеешь мине зуб вырвать?

– Чего?! – уставился на него Максимка.

– Того! Шоб нам помогли – зуб мой нужон. Да ты не пужайся – они у мине слабо держатся, там чуток всего дернуть треба. Давай-ка бери клещи и рви, – Сухощавый широко раскрыл рот – дохнуло старческими внутренностями, ткнул пальцем на четыре оставшихся зуба. Максимка поколебался секунду, но вдруг с потолка посыпалась труха и по крыше застучали копытца. Мешкать было некогда. Взяв клещи и приладившись к раззявленной пасти киловяза, Максимка ухватил один из зубов – желтый и кривой с черной блямбой кариеса. Стоило потянуть – киловяз замычал, завращал глазами. Еще рывок, и ничего, клещи соскользнули, а у Сухощавого в глазах выступили слезы. – Ты не рви, ты крути его, паря!

Максимка вновь ухватился за бока многострадального зуба; клещи проскрежетали по эмали, но удержались. В дверь опять саданулся бестеленок, прогремел очередной взрыв; ошметки вновь разлетелись по округе, под дверью натекла зловонная бурая лужа. Максимка зажмурился и крутанул изо всех сил, одновременно упершись коленом в грудь старику. Тот хекнул, выдохнул Максимке в лицо липкие капельки слюней… ХРУСТЬ! На пол упал окровавленный зуб, едва не закатился в щель. Сухощавый сплюнул кровь, схватил зуб и тут же швырнул его в печь; отчаянные крики пекельных душ окрепли, усилились, и пламя пыхнуло обжигающими языками едва не до середины избы. Бум! Дверь содрогнулась от очередной попытки полубесов попасть в дом. Киловяз склонился над самым жаром – аж брови затлели, принялся шептать заговор на странном, шипящем и хрипящем языке, обращаясь не к Нави, а к силам куда более темным и древним. В этот момент дверь хаты наконец вышибли, а вернее – разнесли в щепки. В груде развороченных внутренностей и обломков стоял шестилапый теленок с единственным огромным глазом во всю морду, как у циклопа. Он неловко пошатнулся на месте, боднул перед собой воздух и, поняв, что угрозы больше нет, ввалился в избу; замычал яростно – будто из двух глоток. Уже через какую-то секунду миниатюрный «спутник» прошил лопнувший от выстрела глаз насквозь и вошел глубоко в деформированный череп твари. Теленок заскрипел и повалился набок. Максимка и сам не понял, как рогатка оказалась у него в руках, – некогда