Знаток: Узы Пекла - Герман Михайлович Шендеров

– А ты не колдун разве? – удивился майор.

– Я таки же колдун, як ты чекист. Я – зна́ток. Знатки, ведьмы и киловязы – разные совсем.

– А в чем разница?

– Зна́ток и знатуха могут в церкву заходить, – пояснил Демьян, топчась на месте и нетерпеливо наблюдая, как собираются мужики, – а киловязам и ведьмам туда ходу нема – они с Пеклом связались, душу свою дьяволу на откуп отдали. Знатки на небушко могут попасть, ведьмакам дорога только туды, вниз. Так понятней?

– Теперь понял. И чего ты за Губаревича переживаешь?

– Думаешь, он Максимку по доброте душевной пригрел? Эх, балда я, знал ведь, что заманит он его… Эх! Гляди: порчуну одна дорога – в Пекло, грехи его туды тягнут. Он за то и с чертями на короткой ноге, да с Пеклом в десны целуется, покуда зубья есть. Тольки вот Сухощавый старый уже, почти все зубы отдал, помирать скоро, а в Пекло-то со всем грузом грехов не охота. Разумеешь?

– Нет. Ни черта не понимаю, – признался майор.

– Тс, не кликай лихо, пока оно тихо! Гляди, есть одна метода, як можно киловязу нашему опосля смерти мытарства пройти и на небушко попасть; ему треба грех свой ученику передать. Только вот нема у Мирона ученика – не идет к нему никто, пужается народ, знает, что расплата лютая будет, да и вредный он – спасу нет. Репутация плохая, стал быть. К тому же ученик знатким должон быть, а таких у нас раз-два – и обчелся. Максимка знаткий, бо я как в тюрячку попал, Сухощавый его сразу и забрал в ученики. Не просто ж так он гэта робит – старый он совсем, вот и треба ему ученика, кому можно грехи передать. Хитрый он, падло. Таперь зразумел?

– Вроде да, – сказал Жигалов – в его материалистическом сознании с трудом увязывались все эти знатки, ведуны, черти, грехи и прочая бесовщина.

Народ собрался на вылазку, все выстроились рядышком – ружье в ружье, грудь в грудь, Макар Саныч даже медаль нацепил, а Федорыч кривобоко оперся на протез. Свирид недовольно спросил:

– Ну, долго вы яшчэ балакать будете? Сами ж торопили!

– Обожди, – отмахнулся Демьян и продолжил: – Слухай главное, майор. С Максимкой ясно – хочет киловяз на тот свет уйти незамаранным. И думается мне, не просто так все разом случилося. Не могла Акулина одна таких дел наворотить…

– В сговоре они, думаешь?

– Да як день ясно! Мирон давно ее знает, вот и подсобил по старой памяти. А она ему – хлопчика, в награду, значит. У, пень старый, не хочет, вишь, по счетам-то платить.

– И что теперь?

– А таперь, думается мне, там все дорожки и сойдутся. К Сухощавому идти надобно.

– Ну так пойдем! Вон нас сколько! Айда, мужики? – обратился к присутствующим Жигалов.

– Не айда, а трында! – оборвал его порыв Демьян. – Ты чем слухал? Говорю ж, он с чертями за брата!

– А мне и сам черт не брат, – буркнул Федорыч. – От трехлинейки в лоб яшчэ ни один черт не спасал.

– Дурань ты! Думаешь, он, як я, будет травки перебирать да заговоры шептать? Хер там! Один раз глянет – кишками опростаешься. И все вы тоже разом.

– Так шо, каков план? – обрубил бормочущий гул Макар Саныч.

– Есть у меня идейка одна. Припасено у меня кой-чаго. Одно плохо – до хаты моей добраться треба. Поехали, шо ль?

За три дня в гостях у киловяза Максимка уяснил несколько вещей. Во-первых, местный суседка хозяина шугался. Сухощавый его загнал в самый дальний и пыльный угол и вообще шпынял как только мог. Большая разница с тем наглым и общительным домовым, что жил у Демьяна. Во-вторых, старик жить не мог без карт. Каждый вечер Сухощавый звал Максимку за стол – в секу перекинуться или преферанс. Тот поначалу отказывался, но в итоге сдался и согласился играть на спички. Спичек убывало то у одного, то у другого – обученный Свиридом, Максимка не сдавался, преисполнился совсем недетским азартом и играл, как чертом поцелованный. Они, бывало, сидели за столом до поздней ночи, при свечах, и кидали на стол карты под азартные возгласы старого киловяза: «бито», «взял!», «банкую!» Мухлевал Сухощавый, к слову, за милую душу, гляди в оба.

Ложились спать глубоко за полночь, а потом долго не получалось уснуть: Сухощавый ворочался и стонал во сне, скрипел оставшимися зубами. Робко выползал из-под печки домовой – непохожий совсем на Демьянова суседку, шерстистый и глазастый, не то как клубок пыли, не то котенок дохлый – и тихонько надкусывал оставленную сердобольным Максимкой корку хлеба да пил воду из блюдечка. Поев, суседка кланялся благодарно и уползал обратно под печь.

Распорядок жизни у Сухощавого был прост. Рано утром он выходил на улицу в трусах и майке, до ветру, и разговаривал с птицей. Вставал на четвереньки, растопырив острые лопатки на спине, смешно вытягивал вперед голову на худой шее и кричал в лес около избы всякие странные слова на птичьем языке – курлыкая, свистя, щебеча. Возвратясь домой, в ответ на недоумевающий взгляд Максимки пояснял:

– Алконосту молился.

– Кому?

– Птичка такая, райская. Богу-то я молиться не могу, а Пеклу уж незачем – отмолился. Вот, як пернатый, и щебечу себе. Ты давай, отрок, сам пожрать готовь, а то я не ем почти – зубов нема.

И шел на кровать, спать да пердеть. К полудню вновь поднимался, жалуясь на все на свете – от больной спины до клятого Хрущева, что всю страну кукурузой засадил. Садился чай пить, чихвостил Максимку за плохую заварку и снова звал в карты играть. К обеду приходили к порогу редкие просители. Сухощавый их за гантак не пускал, разговаривал через окошко – а то гвоздь привязан у порога, всякого непрошеного гостя скрючит так, что потом хрен разогнется. Максимка заметил, что у Демьяна обычно просили порчу снять, а вот к киловязу шли с просьбой ее наложить – странно даже, получается, что один порчу накладывает, а другой снимает, так и воюют, сами того не понимая. Или друг другу делают этот, как его, слово такое модное американское… Бизнес? Правил никаких у киловяза в избе не было, делать ничего не требовалось. Демьян-то Максимку по делам гонял – туда поди, то принеси, там почини, здесь прибери, а Сухощавому все одно – чтоб было с кем в карты поиграть да лясы поточить. Сядет вечером,