Отец. Возродить братство - Евгений Колдаев

возможности продумать действия. Единственное, что он осознавал, – этот человек мог рассказать об увиденном, сделать что-то с ними. Никто, кроме Богдана, не должен был лицезреть этого. Никто!

– Отец! – чары, созданные дочкой, мгновенно рассеялись.

Росена смотрела на него широко раскрытыми, наливающимися слезами глазами.

– Отец, что ты... – Она задохнулась, обернувшись резким движением, увидела падающее тело и тоже рухнула на землю. Девочка забилась в конвульсиях, заскулила, заплакала. Ей было страшно, ужасно страшно. Богдан понимал это. Люди, которые в первый раз видят смерть, порой впадают в ступор. Что было с ним, когда он узрел первый в своей жизни труп? Не вспомнить.

– Бездна, – процедил Богдан сквозь зубы, не узнавая своего голоса. – Ведь все было так хорошо...

Мысли продолжали рождаться и врываться в голову, быстро, словно молнии, причиняя почти физическую боль: «Ведь она показала мне, как ей думалось, прекрасное, чарующее зрелище. Сюрприз, который мог бы превратить наше приключение в по-настоящему волшебный, запоминающийся на всю жизнь момент. Но я, ее отец, только что на ее глазах убил человека. Вогнал болт в безоружного парня, который не проявлял никакой агрессии. Хладнокровно убил его. И кто здесь чудовище?»

Никогда Богдан не пожелал бы для Росены такой участи. Отец, убивающий при дочери ни в чем не повинного человека, – это было ужасно, мерзко, отвратительно. Богдан рванулся к ней, швырнув разряженный арбалет к остальным вещам. Упал рядом на колени, обнял за плечи.

– Росенка, любимая моя, краса моя, тише, тише, не смотри.

Девочка отдернулась от него, но, видимо, паника была столь сильной, что вырваться, побежать она не решилась, не смогла. Ее трясло, из глаз падали градом слезы.

– Что, что! – всхлипывала она. – Зачем? Ты. Зачем?!

– Росенка, ты поймешь. Поймешь потом. Любимая, нам надо бежать, скорее.

– Отец, – ее продолжали бить судороги. – Зачем?

– Милая моя, любимая, – он не знал, как привести ее в чувство, а время было дорого. Следовало действовать. Но дочка явно была сейчас не в себе. Как далеко нынче находился ее разум?

Богдан поймал себя на мысли, что не помнит того, как увидел первую смерть в своей жизни. Зато в память навечно вросло то, как он сам убил в первый раз. Память запечатлела эти мгновения и дарила ему их частенько, по ночам. А еще – напоминала каждый раз перед боем. Стоило закрыть глаза и увидишь, как сейчас, искаженное лицо той самой ведьмы, шепчущей ему на ухо проклятия и горячую, вязкую жидкость, что текла из раны в ее груди по его рукам, сжимающим оружие. Запах, дурманящий, сводящий с ума – мускус, травы, кровь...

Он дернулся, сбросил давящее и сводящее с ума наваждение из прошлого, приходя в сознание после секундного морока. Сейчас необходимо думать не о себе, а о том, что делать дальше. Нужно действовать быстро, а не вспоминать ужасы прошлого. Их много, и Торба вчера любезно напомнил ему о том, кто он такой на самом деле. Старый товарищ во многом был прав, хотя кое-чего не ведал. Но Бугай не считал все эти свершения героическими. Он принимал их как часть работы – ужасной, мерзкой, отвратной. И верил, что уж лучше будет ее делать такой, как он – проклятый и прошедший через невероятные ужасы ветеран, чем молодые юнцы-новобранцы.

Внимание его вновь сосредоточилось на дочери.

– Любимая моя... – рука гладила девочку по волосам, нежно, насколько может это делать огромная, мозолистая лапища, привыкшая к рукояти меча и кинжала. – Я с тобой, я здесь. Посмотри на меня. – Богдан сжал ее, повернул к себе. Вгляделся в ее полные слез глаза. Дочь ударила его кулаком в грудь, попыталась оттолкнуть, что было силы врезала еще раз, потом еще. Отец терпел, понимая и принимая то, что так нужно. Ей сейчас очень тяжело и безмерно страшно. И чем быстрее Богдан выведет дочку из этого состояния, тем лучше для обоих.

– Отец, – голос звучал слишком резко, надрывно, затем сорвался, перешел в шепот. – Ты, ты…

– Да, я убил его, Росенка. Да, так бывает. Послушай, послушай меня, – попытки поймать взгляд плачущей девочки не увенчались успехом.

– Отец...

– Послушай... Он мог напасть. Он видел твой танец. Видел, кто ты.

– Что? – Росенка перестала рыдать и уставилась на него.

– Дочка, ты сейчас колдовала. Посмотри мне в глаза. Послушай меня, – отец крепко прижал ее к себе. – Никогда, послушай, никогда так не делай. Если хочешь жить, никогда!

– Не злись, – она вновь начала всхлипывать. – Не злись!

– Нет, нет, Росенка моя любимая, я не злюсь, – Богдан поймал себя на том, что гладит ее по голове без остановки, совершенно инстинктивно, пытается как-то принять боль, успокоить. А в разуме билась одна-единственная мысль, растущая словно снежный ком, катящийся с горы: «Быстрее! Нужно бежать отсюда, убираться с этого места. Вдруг городской чародей почувствовал чары дочери. Может, ясноокие по его указке уже мчатся во всю прыть к озеру, чтобы разобраться, что к чему. Разнюхать, кто посмел колдовать так близко к городским стенам, и не угрожает ли что-то безопасности Кракона? А бегать они мастаки, не успеешь и глазом моргнуть, будут здесь, тогда пиши пропало. Конец всему. Дочку заберут. А его? Скорее всего, смерть».

Богдан не хотел этого признавать, но если дочку заберет городской чародей, то она никогда уже больше не узнает мать, отца и родной дом. Даже если каким-то чудом ветеран останется жив, и они встретятся лицом к лицу, то та, которая некогда была его ребенком, пройдет мимо. Ведь она станет ясноокой! Не заговорит с ним, а если сам Бугай попробует остановить, окликнуть, то оттолкнет и потребует, чтобы не мешали и не отвлекали от важных дел на службе города.

Этого, по разумению ветерана, допускать было никак нельзя, и в голове у него понемногу зрел отчаянный план.

– Росенка, краса моя, слушай. Пожалуйста, выслушай меня, – сказал Богдан успокаивающим голосом. – Забудь, что сегодня здесь произошло. Это важно, жизненно необходимо.

Она смотрела в его глаза, а слезы катились градом по зареванному лицу. Как он мог, как он смел так поступить? Но был ли выбор? Богдан понял, что испугался, впал в ступор как сопливый новобранец при виде колдовства. Из-за этого все пошло наперекосяк. Но можно ли было бы сделать лучше?

Бугай не считал себя бесстрашным. В бою, в