Знаток: Узы Пекла - Герман Михайлович Шендеров

– И так вся посадка! – с досадой воскликнул агроном. – А причины непонятны! Ни паразитов найти не можем, ни в почве ничего – уже несколько бактериологических проб взяли. Где ни копни – всю бульбу этой гадостью разъело. Уже думали химпроизводство в Селяничах остановить…

– Ага-а… Ага, вот как… – пробормотал зна́ток, катая в пальцах комочки склизкого крахмала; понюхал, едва не лизнул. – Не полудница гэта… Не полевик, не луговик… А кто ты таков?

– Чего он там? – спросил агроном недоуменно. Мальчик пожал плечами, а Богдан оттянул Семена Григорьевича за рукав и что-то горячо зашептал тому на ухо.

Демьян поднялся на ноги, хорошенько отряхнул руки и вытер о штаны. Снял накомарник, сунул его за пояс и взялся крутить вторую за сегодня мастырку. Чертыхнулся, понюхав пальцы, и выкинул табак с бумагой вместе. Посмотрел на агронома с колхозником, отошедших в сторону, вопросительно глянул на Максимку, тот вновь пожал плечами.

– В общем, тут такое дело… – сказал вернувшийся Семен Григорьевич. – Вы меня, как бишь вас…

– Демьян Рыгорыч.

– Вы меня, Демьян Рыгорыч, извините, но шли бы вы своей, так сказать, дорожкой. Здесь важная работа идет, а я как коммунист с попами, колдунами и прочими мракобесными элементами знаться не хочу.

– Да как вам угодно, товарищ, – Максимка явственно услыхал, как зна́ток скрипнул зубами, глянув в сторону болтливого колхозника.

– Один вопрос можно?

– Не думаю. Идите.

– Да не будь ты як пляткар, ты ж дорослый мужик! Не слухай сплетни эти деревенские, я знахарь, травки завариваю, скотину врачую. Нешто я на ведьмака похож? Скажи мне одно, агроном, и мы уйдем. Местность тут размывало подчас? Сель какая али шо?

Агроном вопросительно поглядел на Богдана. Тот сплюнул, ответил нехотя:

– Ну было дело, ручьем, мабыть, там края и подмыло. И шо?

– Да ничего. Бывай, агроном.

– Вам бы в медицинский! Профессию получили бы, людям помогали! – крикнул в спину Семен Григорьевич, на что Демьян пробурчал под нос что-то вроде «уж разбежался, тольки лапти зашнурую».

Они обогнули все поле по кругу, миновали «Беларусь» с автомобилями (Максимка потрогал толстые шины трактора, за что получил по рукам от помрачневшего знатка) и подошли к ручью, действительно подъевшему растекшимися водами краешек поля. Вместо пологого берега теперь над водой нависал земляной обрыв, похожий на гигантскую пасть. Тут зна́ток прополоскал измазанные черноземом сапоги, помыл руки и задумчиво поглядел в воду, отражающую чистое синее небо с парой плывущих облаков.

– Так, малой. Слухай сюды и все запоминай, уразумел?

– Уразумел, дядька, – отрешенно кивнул Максимка, разглядывая лес и текущую из него воду – словно кран прорвало. Все вдруг стало каким-то зловещим, хоть и день на дворе. Вроде и бор такой же – стволы, веточки, листочки; солнышко светит, водица течет – вяло так, будто бочка протекла; но отчего-то волоски у Максимки на шее стали дыбом. Спустя секунду до него дошло – тихо-то как! Не гудела вездесущая мошкара, не звенел комариный писк, молчали в ветвях птицы, и даже ручей тек бесшумно – будто звук уходил в землю.

– Шо, почуял, да? Так вот, слухай. Хотя… Я табе на бумажке запишу, все шоб наизусть заучил, как Лукоморье, дуб зеленый. Ладно… В землю черную кинуто, до семи дней все пахано, да семью днями взрощено, то колосинкой взошло, да сытостью пошло, иже кормлен тем плодом и колосом…

Зна́ток говорил еще много и долго, певуче, как певичка Лариска из Дома культуры в райцентре. Некоторые слова он растягивал, а другие, наоборот, – обрубал, будто по-немецки. За все время зна́ток не бросил ни взгляда в сторону чащи, все смотрел в воду, рисуя на ней что-то концом трости и продолжая свой заговор. А Максимка глянул в лес и ахнул.

Зловещий до того, он стал теперь темным и дремучим, кроны деревьев набрякли тяжелыми ветвями и надвинулись на растекшийся ручей, отбрасывая хищные, крючковатые тени на лица. Меж стволами сосен и елей дохнуло холодом. Солнце потускнело, свет его стал не ярко-желтым, а белым – как лампа у стоматолога. Заныли зубы. Тут деревья раздвинулись, в чаще леса прорезалась узкая тропка, и Максимка увидал, как по ней медленно и будто бы даже боязливо спускается сухонький, поросший рыжей шерстью уродец, похожий на обезьянку. Разве что морда у него была такая, что не дай бог во сне привидится – точно кто голову человечью просолил и на солнце оставил, как воблу: запавшие глазки, потрескавшаяся кожа, мелкие зубки, торчащие из-под стянутых зноем губ. Максимка вздрогнул, но с места не двинулся – знал, что, коли Демьян не велит, стой да жди. Обезьяноподобное существо подобралось к самому краю обрыва, вскрикнуло – совсем как зверек – и извлекло из рыжей шевелюры какую-то жердь, стукнуло ею по земле. Демьян предупредительно взялся за клюку.

– У мене тоже, вишь, посох есть, зна́ток, – скрипнуло создание – вблизи маленькое, не больше ребенка. – Ща как дам!

– Давай-ка без шуток, палявик. Я к тебе с добром.

– Ага, вы, люди, к нам тока с добром и ходите! Вона усе поле мне перерыли! – Полевик махнул посохом в сторону виднеющихся вдалеке фигур агрономов.

Зна́ток хитро сощурился.

– Так а ты чаго в лесе забыл, а? Ты ж не леший якой.

– А я гэта… А я у лешего в гостях, зразумел, да?

– На кой ему такие гости сдались? Темнишь ты, полевой. Чаго брешешь-то? Излагай як есть, я с добром пришел, говорю же, – и Демьян выложил из карманов табак, бумагу для самокруток, спички. – Слышь, хлопчик, есть чего в карманах?

Максимка высыпал на плоский большой камень свои богатства – игрушку-калейдоскоп из дома, карандаш, горсть семечек. Полевик навис над камнем; быстрым, юрким движением схватил игрушку и вернулся на свой насест на обрыве – точь-в-точь обезьянка из мультика, совсем даже не страшная. Поглядев в калейдоскоп, полевик крякнул от удовольствия:

– Эк диво якое… Лады, беру. И табак твой беру. Кажи, чаго хотел.

– Это ты мне говори, какого беса ты в лесу забыл.

– Та неуютно мине там…

– А чаго урожай бросил?

Полевик почесал в затылке, поправил бороду и горестно рассмотрел подарки. Наконец решился сказать:

– Да там энтот… Немец.

– Якой немец? – Глаза Демьяна тут же превратились в щелки, зубы сомкнулись.

– Ну немец. Забили его тады, на войне. Там и ляжить.

– И шо? Их много где лежит, да не одни, а с компанией.

– Дык и я так бачил, не чапал он мине, спал себе и спал. Дремал, не тревожил.