Самый опасный человек Японии - Александр Накул

стало сильнее ярости, люди начали дружить с прекрасными лисами и брать на службу особо отличившихся волков. А некоторые монахи стали настолько просветлёнными, что находили удовольствие в подобной изменчивости и вообще провозглашали неопределённость оборотничества самым главным принципом природы и человека.

Но только Кимитакэ прекрасно понимал, что далёк от просветления. Жить в таком лесу он бы не смог. Да и дорисовать его, повторив лисьи хитрости, было бы изрядной проблемой. Поэтому он просто орудовал ножом, наугад полосуя воздух, вычерчивая в нём зыбкие иероглифы.

Наконец нож словно бы упёрся в невидимую ткань. И понял, что придётся резать.

Он делал это два раза в жизни, и первый раз в жизни задача была настолько сложной. Нет, это была не бумага. Это был какой-то другой, более подлый и упругий материал. Лезвие ножа вязло в нём, как в смоле. Но привычка натачивать ножик и готовить все инструменты каждое утро пересилила лисьи чары.

Рывок! Рывок! И вот невидимая завеса начала расправляться. Так, что в щель уже можно было разглядеть, кажется, саму станцию.

«Интересно, Кита Икки и лис делали это вместе? — подумал Кимитакэ. — Или срочно приехал сюда, чтобы встретиться с Икки. А может быть, они прибыли сюда независимо». Подобная школа обязательно привлечёт внимание различных разных демонических сущностей. Кто знает, даже здесь, в центре событий, он видел лишь мелкие фрагменты колоссальной картины, а те, кто увидел больше, как профессор или полковник, не собирались с ним делиться. Напротив, они сами пытались запустить загребущие руки в сокровенные знания.

Кимитакэ так крепко об этом задумался, что не заметил, как прорезал уже достаточно много. Когда ножик в очередной раз застрял, Кимитакэ дёрнул сильнее, но не рассчитал сил и провалился в расщелину.

Он сам не понял, где оказался, — точнее, где оказалось его тело выше пояса. По виду это было то же самое место, всё те же бестолковые окрестности посёлка. Только солнце светило не столько ярче, сколько по-другому. А ещё через лес уходила смутно знакомая дорога и на дороге стоял всё тот же самый монах.

Едва ли он ожидал школьника, но моментально его заметил. И шагнул ближе, как если бы нарочно его поджидал.

— Приветствую тебя, — произнёс монах. — Ты изменил своё мнение — или просто решил попытаться меня переспорить?

— Я угодил к вам случайно, — ответил Кимитакэ. — И я не решился бы спорить с вами даже при жизни. Ваши взгляды драгоценны уже тем, что обращают на себя внимание. Наш учитель говорит, что в них нет практического значения. Зато есть историческое, и его много. Вот увидите — через полвека вас и ваши идеи будут изучать даже в американских университетах.

— Неужели ты пролез ко мне потому, что тебя так сильно заботит судьба американских университетов?

— Нет. Тут один кореец установил барьер иллюзии вокруг посёлка. Это был русский кореец. Они и не на такое способны.

Но монаха было не остановить.

— …Этот профессор Окава Сюмэй как-то сказал мне, — говорил Кита Икки, глядя куда-то вдаль, — что мои идеи слишком противоречивы и многие из них радикальны. Высшие чиновники и олигархи, которые и дают деньги на всю современную философию, просто их не поймут. А я ему ответил: чтобы стиснуть страну в кулаке, мне не нужно разрешения высших чиновников и олигархов. Достаточно офицеров токийского гарнизона… Ох, весёленький у нас был февраль. И только американцы в своих университетах могут думать, что тогда всё закончилось. Да, даже мне сложно сказать, за что я выступаю. Но каждому понятно, против чего: против того, чтобы люди стали безопасны, а страна — одной огромной сувенирной лавочкой. Пусть растопчут Японию, пусть огонь поглотит всё — этой идее не сгинуть. Всё равно, пусть на другом конце земли, найдутся люди, для которых она станет откровением. Даже если они не узнают моего имени, они вполне способны дойти до этой мысли самостоятельно. И тогда они устроят. О, они устроят!

— А скажите, вы сами видели этого корейца?

— Современные корейцы не заслуживают того, чтобы на них смотреть.

— Но я же сказал, — напомнил Кимитакэ, — что это был русский кореец. Он не такой, как эти забитые дети. Не знаю, чему их там учат в Советском Союзе, но этот держит голову гордо. Ему императорская армия не указ. Ему, пожалуй, даже сами коммунисты не указ. Настолько он силён. Его зовут Роман Ким, и вас он наверняка тоже учуял. Вы уже успели познакомиться.

— Даже если успели, — гордо ответил Кита Икки, — я не собираюсь отчитываться перед тобой в моих знакомствах.

— Я о том, что вы оба слишком сильны, — заметил Кимитакэ. — Даже если вы начнёте сотрудничать, то непременно поссоритесь. Как рассорились с Ниссё или с профессором Окава Сюмэем. Вам так же тесно с человеком, который может быть равным вам, как тесно в пределах здравого смысла.

Кита Икки посмотрел на него с любопытством — так смотрят на редкого жука. А потом, ловко размахнувшись, врезал посохом по правой руке школьника.

Запястье пронзила острая боль, и заветный нож запрыгал и скрылся где-то в траве.

— Теперь ты совсем без оружия, — ласково заметил монах, — и ничто не может мне помешать. Ты, я вижу, увлекаешься каллиграфической магией. Теперь тебе предстоит пережить кое-какую магию на себе.

Он занёс посох к солнцу, а потом прочертил им что-то в песке прямо перед лицом Кимитакэ. Школьник с ужасом вглядывался в мандалу и пытался хотя бы придумать, как он мог бы всё это отразить. Но рисунок был зыбкий, он ползал и перестраивался.

И школьник не придумал ничего лучше, как хорошенько на него дунуть.

— Ах ты! — возмутился монах и занёс посох для удара. Кимитакэ успел предположить, куда будет этот удар, но тут кто-то невидимый схватил его за ноги и потащил назад, как кролика из норы.

Он успел услышать звонкий свист посоха, успел припомнить, как многие монахи из преданий, получив посохом по голове, обретали пробуждение — нередко одновременно с паранирваной, — но буквально в последний момент прореха выпустила сперва его плечи, а потом и голову.

Он снова лежал в траве, под головокружительно высоким голубым небом. Солнце жгло коротко остриженную голову, в ушах звенело. Он поискал взглядом нож для бумаги — его нигде не было.

За ноги его держали полковник и староста. Видимо, когда за дело взялись двое, мембрана не выдержала.

—