Самый опасный человек Японии - Александр Накул

— На дороге. Ты свалился, не дойдя до столовой где-то сотню шагов. Тебе высыпаться надо, Кими-кун.

— Это хорошо, что отец мои бумаги уничтожил, — вдруг выдал Кимитакэ. — Если бы они попали в руки тому монаху — быть нам в беде.

— Какому монаху? Там не было никакого монаха. Только ты и вещи из чемоданов почему-то разбросаны.

— Это монах. Это он рылся в моём багаже.

— Говорю тебе: мы не видели никакого монаха.

— Вы и не могли его увидеть, — серьёзно заметил Кимитакэ. — Ведь этого монаха повесили пять лет назад.

Староста посмотрел с удивлением, а вот Юкио даже бровью не повёл. Он помог приятелю сесть к низкому столику и сунул ему в руки миску с уже остывшей, но по-прежнему сладкой бататовой кашей.

12. Кто скакал по крышам императорского дворца

Уже наутро, когда рассвело, Кимитакэ смог разглядеть, куда угодил.

По первому впечатлению, это было далеко от Наланды, Лхасы, Гакусюина и других бывших и нынешних мест обретения высокой мудрости. На картинках и особенно вживую даже Гакусюин внушал невольное уважение своим порядком и единством замысла.

А это место напоминало какую-то придорожную деревню.

Нет, это была не нищая лесная деревня с северной части острова, которая выживает неведомо как.

Не пасторальная рисоводческая деревенька с зеркальными квадратами рисовых полей, как будто сбежавшая с картинки из учебника для младшей школы.

И даже не просоленная ветрами деревня рыбаков, где причал больше любого из домишек, а жёны большую часть года страдают от одиночества.

Это была деревня неподалёку от столицы — достаточно близко, чтобы были электричество и телеграф, железная дорога и амбициозные мечты о будущем, и в то же время достаточно далеко, чтобы большая усадьба, чья серая крыша виднелась среди зарослей на пригорке, принадлежала местному богатею, а не кому-то из столичных чиновников.

Кто-то из местных по привычке возделывал поля, кому-то хватало огорода, кто-то, судя по писку и копошению в пристройке к основному дому, кроликов разводил. А кто-то просто жил на то, что присылали родственники, которые перебрались в столицу на промыслы.

Среди бестолково раскиданных домиков особенно явно были заметны следы вмешательства военного ведомства: спешно сколоченный сарай в два этажа с перегородками внутри, который должен был служить школой, примкнувшая к нему кишка столовой. Имелось и общежитие. Его архитектура явно вдохновлялась соседним крольчатником. Всё это соединялось чёрными проводами — словно какой-то искусный кукловод протянул свои нити и готов в любой момент дёрнуть и начать свой непостижимый спектакль.

В общежитии окна были заклеены, а свет провели только в коридор между комнатами. Днём предлагалось заниматься с открытым окном.

А ведь сюда приехала учиться столичная молодёжь, среди которых был даже сын барона. И ещё привезли иностранцев, среди этих наверняка попадались ребята даже королевской крови.

Вот в таких условиях собирались учить любви к Японской Империи и укреплять в их сердцах веру в Восточноазиатскую Сферу Совместного Процветания. Конечно, в условиях войны опасно пытаться впечатлять гостей мраморными лестницами и колоннами в десять человеческих ростов. Такая громадина — слишком хорошая цель для стратегических бомбардировщиков. Даже дворец императора не так уж велик — и, если верить слухам, совершенно пуст.

Но всё равно, если это было лучшее, что могла предложить неназванная деревня, то какой же была местная школа и что творится внутри домов здешних жителей?..

Теперь, при свете дня, Кимитакэ смог разглядеть, что вход в ту самую столовую украшает выполненный скорее в советском стиле транспарант: «Существенное, но регулярное питание — это единственное, что необходимо плодовитым писателям. Ш. Бодлер».

Такое вот соединение народной пропаганды и искусства для избранных.

В деревню ещё не завезли достаточно много еды или хотя бы повара. Так что до завтраков Гакусюина, по-военному бедных, но разнообразных, где всего помаленьку, было пока далеко.

С утра их потчевали хиномару-донами — рисовыми шариками с маринованной сливой наверху, той самой, что взрывается во рту целым фейерверком яркого вкуса. Судя по тому, как криво они выглядели, Окава Сюмэй их вылепил самолично. Хиномару означало «солнечный круг», тот самый, что на государственном флаге. Так что завтрак был, может быть, и скудным, но патриотическим.

Одним словом, было вкусно.

Попутно он разглядывал других учеников.

Свободного места было много. Видимо, школа ещё только наполняется.

Из японцев — только уже знакомые лица из Гакусюина. Четверо разговаривают, Юкио сидит напротив и явно начеку. Видимо, потом будут и другие японцы. Например, из гимназии № 5 — Окава Сюмэй наверняка запомнил, каких талантов она готовит.

Девочек не заметно. Неужели не годятся для разведки? Скорее всего, их учат отдельно.

Вот тайцы — смуглые и чопорные, пытаются подражать японцам. При виде этих подражателей так и хочется вести себя по-дурацки. Странно, что такие надменные — без слуг.

Вот китайцы, с севера. Серьёзные, делают вид, что себе на уме. Одеты подемократичней. Они до сих гордятся тем, что японцы пишут их иероглифами — как если бы могли за плохое поведение отобрать их обратно.

А на пороге лакали по-собачьи из бумажных тарелок корейцы в одинаковых серых комбинезонах. Если их и собирались здесь чему-то учить, то этой наукой была определённо покорность. Сгорбленные, они затравленно озирались по сторонам, похожие на оголодавших бездомных собак.

Кимитакэ вспомнил рассказ отца, что политика интеграции проходит так успешно, что почти у всех корейцев нового поколения есть японское имя, а сами они уверены, что «кореец» — это такое ругательство.

Закончив с едой, они вышли наружу, под безмятежную голубизну неба. На свежем воздухе душа словно расправила крылья и начала чистить пёрышки.

Кимитакэ заметил директора и настолько осмелел, что задал ему вопрос:

— Скажите, Окава-сэнсэй, а что современная наука знает о тех, кто приходит во сне?

— Я с таким не сталкивался, — ответил директор. — Меня утешает то, что европейская наука тоже не сильно продвинулась. Доктор Фрейд считает, что во сне сбываются наши потаённые желания, вот почему нам так часто снятся кошмары. Есть ещё смешная теория о том, что все наши сны — это бесконечная случайная перетасовка колоды нашей памяти. Например, лица всех людей, которых ты видишь во сне, — это лица людей, которых ты встретил наяву, но не можешь вспомнить. Такая гипотеза была бы интересна, если бы существовала хоть малейшая идея, как её можно проверить.

— А может ли человек умереть наяву, но продолжать жить во сне?

— Имеешь в виду, с помощью магии?

— С