Самый опасный человек Японии - Александр Накул

и что с ним. Ты, наверное, и не знаешь его имени. А ведь он перевёл на японский «Капитал» Карла Маркса… В достаточно массовую японскую коммунистическую партию мог поверить только Сэн Катаяма — да и то потому, что слишком долго прожил в Москве.

— Но что, если Москва заплатит действительно много?

— Москва занята войной с Германией, — напомнил полковник. — У них сейчас просто нет средств на такие авантюры.

— И даже если в Москве найдётся достаточно денег, не факт, что среди нас найдётся достаточно предателей, — заметил Окава. — Был такой Ёсихара Таро, который ухитрился в 1921 году получить от правительства Дальневосточной республики четыре тысячи йен для проведения подпольной работы.

— Сумма недурная и в наше время, — заметил Кимитакэ.

— Совершенно верно. Причём добился, чтобы ему её выдали в драгоценных камнях! Развил какую-то бурную деятельность, просился и в общество Чёрного Дракона, и в общество Чёрного Океана, и даже, как говорят, смог с Зелёным Драконом на связь выйти. Какой же итог? Четыре тысячи йен промотаны, а сам товарищ Таро бесследно пропал. Впрочем, через пятнадцать лет его видели в токийском полицейском управлении — и он был там не узником!

— Получается, даже самые простые японцы — люди весьма стойкие.

— Разумеется. Поэтому нужно тщательно подбирать иероглифы и для магии, и для пропаганды. Основания, на котором зиждется дух нации, необходимо искать в самом народе. Люди готовы пойти на смерть только за то, что для них понятно и естественно, за традицию, продукт культуры, которой три тысячи лет.

На этом месте Кимитакэ вспомнил, что, согласно Окаве Сюмэю, японской цивилизации всего две тысячи шестьсот лет (что, конечно, совсем мелочь по сравнению с пятнадцатью тысячами лет корейской истории).

А ещё — замечание одного самурая о том, что не только воины, но и монахи, и женщины, и крестьяне, и даже совсем низкие люди порой с готовностью умирают во имя долга, или чтобы избежать позора, или просто в силу обстоятельств. И что это всё — не то.

И если война перекинется на землю Ямато, будет обидно, если множество людей погибнет — но не так. Потому что погибать — это работа самураев, остальные люди никогда этого не умели. Даже его бабушка Нацу, хоть и была побочным потомком двух именитых родов, умирала долго и безобразно.

* * *

Полковник ушёл, сославшись на служебные дела.

Оставшись наедине с Окавой, Кимитакэ осмелился спросить то, что давно просилось.

— Скажите, а вы помните виконта Симпэя Гото? Что вы думаете о его деятельности?

Лицо Окавы Сюмэя просияло — как будто он снова увидел старого друга.

— Только не виконта, а графа, — поправил он, словно предлагая закуску перед основным обедом. — Он успел стать графом за полгода до кровоизлияния.

— Простите меня, пожалуйста. Из тех рассказов, что я слышал, господин Гото мне запомнился как виконт.

— Его все запомнили как виконта. И хотя он уже тогда, в годы моей молодости, был стариком, а сейчас ему было бы под девяносто, — я всё равно вынужден признать, что его очень нам сейчас не хватает и его смерть остаётся огромной потерей для нашей страны. Никто не умел так договариваться с русскими, как он. Я — не дипломат. Но я убеждён: он был наилучшим посредником между Японией и Россией. Всё, что наши страны достигли на переговорах, — его заслуга. У нас даже его реликвия имеется. Вон, над алтарём, в бронзовой рамочке.

Над алтарём действительно висел какой-то официальный бланк, заполненный от руки. Все буквы были кириллические, так что Кимитакэ не мог их прочитать даже приблизительно. Можно было разобрать только дату: 7 января 1928 года.

— Это листок записи на приём к одному из секретарей ЦК Всесоюзной коммунистической партии большевиков, — пояснил Сюмэй. — В данном случае это секретарь И. В. Сталин. Человек по фамилии Гото и без указания имени от организации «Япония», где он занимает должность «виконт», и, опять же, без указания, по какому делу, просит его о приёме. Такова логика коммунистической бюрократии.

— А что вы скажете про Киту Икки? — осведомился как бы между прочим Кимитакэ, не отводя взгляда от листка в бронзовой рамке.

— Ах, мой друг монах Кита Икки! Большой энергии был человек. Жалко только, что растратил её непонятно на что…

И, не сдержавшись, Окава принялся вспоминать свою радикальную молодость…

15. Удивительные проекты Киты Икки, монаха традиции Лотоса

Кита Тэрудзиро (пока ещё не Икки) родился в семье богатого торговца саке на острове Садо — том самом островке, куда ссылали в своё время монаха Нитирэна, основателя традиции Лотоса.

Этот тесный островок был, конечно, слишком тесен для буйного монаха, которого не утихомирила даже вторая попытка отрубить ему голову.

Не удивительно, что и много лет спустя для энергичного Тэрудзиро этот остров был удушающе тесен. С самого рождения он был там всё равно что в ссылке — и сбежал при первой возможности.

Взгляды его были удивительны. Это была не сложная сеть системы и не какая-то сияющая драгоценность, какую носят возле сердца. Скорее, это была огромная бесформенная куча, куда были навалены самые разные планы преобразования общества.

Какая-то часть этой кучи была близка каждому, но согласиться с ними целиком не мог даже сам носитель. Он был ярым националистом, но из мыслителей цитировал только Карла Маркса. Был озабочен классовой борьбой и братством азиатских народов — и одновременно считал, что воссоединить их сможет только Японская империя. И был настолько непреклонно верен императору и традиции, что его главный трактат так и оставался запрещённым, а сам он чудом не угодил в тюрьму за подозрительную агитацию. Склонный к политическим плутням — и неизменно слишком радикальный для любой серьёзной партии. Человек всегда в гуще интриг полуофициальных движений — и загадочный заговорщик, отлично осведомлённый в загадочном мире тайных обществ. И впридачу — буддистский монах. Разумеется, в традиции Нитирэна.

Вдобавок к этому Кита Тэрудзиро был ярым пропагандистом языка эсперанто. Ведь японский язык очень сложен, особенно письменный. Когда Япония объединит народы Азии, жителям новых колоний будет непросто освоить язык метрополии. Эсперанто окажется здесь весьма кстати. Латинские буквы более-менее знакомы всем азиатам. А его слова, основанные на языках Европы, будут одинаково всем непонятны.

Кто знает: уж не Кита Тэрудзиро ли придумал организовать нашу школу?..

Но за какую бы идею ни хватался Кита Тэрудзиро, в