Ельник - Ульяна Ма

Печь едва теплилась, когда он закидывал в нее сухие ветки березы, осины и сосны. В детстве запасы леса казались ему бесконечными, но с каждым днем отчего-то все тяжелее находить пищу для огня. Разведя печь, он перекусил вчерашней чечевичной холодной кашей, даже не разогрев ее, заглянул в комнату к маме – белое лицо умиротворенное, нежное, спящее, – и поспешил на работу. Через три дня за деньгами явится Николь, нужно поработать подольше.

В кузнице недавно появился новый подмастерье. Марк учил его простым вещам, которые хорошо усвоил сам. Ему нравилось видеть, как Ганор улыбается седыми усами, как Дан довольно ухмыляется, когда парень говорил не по возрасту умные вещи младшему подмастерью. Мальчишка смышленый и мечтал ковать мечи. Только вот заказов на оружие нет уже много лет, и Марк прекрасно усвоил, что кузница нужна только для выдувки стекла и создания всякой дворцовой мелочи.

– Отчима-то твоего так и не нашли? – обедая теплым поджаристым хлебом с маслом, поинтересовался Дан. Он протянул Марку кусок булки, и юноша не посмел отказаться от такого щедрого угощения. – Ешь почаще. В тебе кости и мышцы, надо жир набирать, а то скоро молот тебя будет перевешивать.

Впившись зубами в мягкий, воздушный хлеб, Марк глотал его, почти не жуя.

– Не ищут его уже, – ответил парень, – у меня времени на поиски нет. Мать хворает. Да и в мороз такой…к весне выплывет, небось.

– Ты полегче о покойничках, – Дан сощурился, и Марк невольно отвел взгляд. – Тихого никто особо не любил, но о мертвых надо хорошо. Коли он сейчас в услужении Зморза, то лучше не ругать его подданных. Зимний бог такого не любит.

Марк бесстрашно мысленно послал Зморза ко всем лыхоням, но в ответ на слова Дана многозначительно кивнул. Не умеет зимний бог читать мысли, не дано ему это. А вслух и впрямь лучше ничего дурного не говорить.

– А может, его не мороз погубил, – вклинился в разговор Ганор, грузно усевшись рядом с Марком. – Может, он еще до того, как замерз, помер.

Марк ощутил, как Ганор смотрит на него только краем глаза, смотрит неотрывно, словно ожидая реакции парня. Но юноша и впрямь не чувствовал ни страха, ни стыда, невозмутимо закинул последний ломтик хлеба в рот и, не дожевав, ответил:

– Да от чего ему помирать? От пьянства, разве что. К нему ни одна зараза, кроме этого, и не липла.

Ганор хмыкнул и наконец отвел взгляд. Но ощущение темной тайны словно висело в воздухе весь рабочий день.

Вечерний дом темен и пуст. Разувшись, Марк снова поспешил растапливать печь остатками хвороста. Завтра с утра он повторит все ритуалы: сходит в лес, перекусит холодной едой, поспешит на работу и задержится допоздна. В ночное время в некоторых домиках даже не горел свет, только редкие окна освещали дорогу к хижине. Со скрипом отворив печь, Марк стал быстро закидывать в нее сухие колкие ветки и разжигать огонь. Вместе с треском дров, он услышал пение, которое доносилось из комнаты мамы.

Не разжигая лампад, а лишь коснувшись печного огня фитилем свечи, Марк медленно, с неясной ему самому опаской зашагал к дверному проему. Певучий голос, несомненно, принадлежал маме. Она мурлыкала колыбельную, которую юноша слышал последний раз лишь в глубоком детстве. Держа свечу на вытянутой руке, Марк осветил комнату, медленно вглядываясь из-за угла на кровать.

Она сидела на расправленной постели в одной белой льняной рубахе. Ее тонкие руки держали металлический старый гребень, которым она пользовалась очень редко. Им она чесала распущенные длинные волосы, струящиеся по голым плечам и ниспадающие на простыню. Почувствовав свет, она взглянула на сына, стоящего в проеме: глаза у нее ясные, серые, кожа белая, как парное молоко. Улыбнувшись бледными губами, она сказала мягким, нежным тоном:

– Воробушек. Я так хорошо чувствую себя.

Руки Марка оцепенели. Он сел на постель к маме, не сводя взгляда с ее чистых, как озера, глаз. Мама глядела на сына с нежностью и даже какой-то игривой искрой. Он тронул ее лоб – он совершенно не горячий и не мокрый, а напротив, сухой и прохладный. Она улыбнулась в ответ на его прикосновения, выпустила из пальцев гребень и обхватила ладонями руку Марка.

– Позаботься обо мне еще немного. Приготовь завтра вареных яиц, очень захотелось. А пока я поем бульон. Я чую, ты принес замороженных говяжьих костей?

Марк ошарашенно кивнул, а мама снисходительно улыбалась, глядя на сына.

– Я пока не могу встать с постели. Ноги еще слабы. Да и руки устали расчесываться, – она подняла с постели гребень и вложила его в ладонь сына. – Волосы спутались. Расчеши меня, Воробушек.

Он провел гребнем по ее волосам. Потом еще раз и еще. Его переполняло чувство блаженства, когда он касался пальцами мягких, шелковистых волос, когда он смотрел, как они переливаются в мерцании свечи; ему нравилось, как гребень делит локоны на тонкие пряди и как ровно они ложатся на худые мамины плечи. Она молчала, закрыв глаза и опустив руки, как и сын, наслаждаясь этим моментом. Марк расчесывал локон за локоном, а потом снова возвращался и начинал сначала, сначала, сначала. И блики свечи становились ярче, и в окно смотрело блеклое зимнее солнце, едва встающее над хвойным лесом.

– Сходи на рынок, сынок, – наконец ее губы разомкнулись, и она посмотрела на сына из-под пушистых ресниц, – хочу вареных яиц.

Марк пошарил по карманам. Да! Вчерашняя выручка из кузницы еще осталась. Не надевая тулуп, он сунул ноги в валенки и выбежал на улицу, даже не заметив, как сдвинул большой сугроб снега от двери. На рынке он купил яиц на все деньги, выменял несколько штук на пару поленьев и поспешил домой. Ему казалось, что если он будет ходить слишком долго, то маме снова станет плохо. Но она по-прежнему сидела на кровати, глядя серыми глазами на сына через дверной проем. Сидела неподвижно и не отворачивалась, не сводила с него наполненных любовью глаз. Закинув печь, Марк натопил снега и опустил яйца в холодную воду. Когда они сварились, он чистил их горячими, обжигая пальцы, но совсем не чувствуя боли. Руки матери еще слабы, поэтому он подносил вареные яйца к ее рту, а она откусывала их большими кусками и жадно поглощала одно за другим, утоляя голод.

– Не топи больше печь, – все время говорила она, – жарко тут, жарко. Дом прогрет. Не топи.

И Марк не топил печь ни днем, ни вечером. Одевался потеплее, стал ходить по дому в валенках и тулупе. Но маме нравилась прохлада.