Ельник - Ульяна Ма

Она раскидывала руки на кровати и, счастливо улыбаясь, смотрела в маленькое окошко в стене. Вечерами Марк расчесывал маме волосы и кормил ее вареными яйцами, которые купил на все свои денежные запасы. Она ела с аппетитом, и Марка это очень радовало. Он давно не видел маму такой счастливой.

Утром третьего дня в дверь громко постучали. Марк сидел на маминой постели и заметил, как мимолетный страх проскользнул по ее лицу.

– Ох. Не показывай меня, – шепотом сказала она, немного склонившись к сыну, – я плохо выгляжу и не одета как полагается.

Марк согласно кивнул и побежал отворять дверь, а мама укрылась одеялом с головой. В дверях стоял Дан, выражение его лица показалось обеспокоенным. Наконец Марк вспомнил, что уже два полных дня не был в кузнице.

– Здорово, – Дан переминался с ноги на ногу, слегка вытягивая шею, будто желая рассмотреть дом получше, – прихворал что ли? Не появляешься, да и весточки нет.

– Мама пошла на поправку, – широко улыбнувшись, ответил Марк. От этой улыбки Дану, кажется, стало поспокойнее, и он по-свойски усмехнулся в ответ. – Дохаживаю ее. Совсем забегался, забыл предупредить вас. Не серчайте. Она со дня на день на ноги встанет, я тут же выйду на работу. Обещаю, буду трудиться допоздна!

– Ты, главное, здесь не перетрудись, – пожал плечами Дан, все еще пытаясь пересечь порог дома, но Марк, как бы не замечая его усилий, стоял в дверном проеме, как солдат на посту. – Что-то холодно у тебя. Может, тебе печь растопить? Вон, ты аж в тулупе.

– Матушке на пользу холод.

– Ну, бывай, раз так. – Дан явно не удовлетворен ответом юноши. – Матушке привет.

– Передам.

Дан еще не успел спуститься с порога, как Марк закрыл за ним дверь. Застыв, он внимательно слушал, как кузнец медлит спускаться вниз, как осторожно шагает, как скрип снега под валенками постепенно удаляется от их дома. Отчего-то Марк тревожился. Но вид улыбающейся матери, сидящей на постели, снимал все эти тревоги.

– Это твой друг?

– Дан. Кузнец.

– Не помню его.

Она много чего забыла, но это не удивительно – после такой тяжелой болезни настоящее чудо, что мама стала бодрой и веселой. Даже до болезни она не была так свежа, как в эти мгновения.

Он снова расчесывал ей волосы. Глаза Марка начали слипаться от усталости, но руки его работали исправно, как у настоящего кузнеца. Прядь за прядью он водил гребнем сверху вниз отточенными движениями, и ему начинало казаться, что он наизусть знает расположение каждого волоска на ее голове. Мама говорила о дворце. Говорила и говорила, ее витиеватая речь проникала ему в сонную голову, но он не понимал ее смыслов, ему просто нравилось слушать ее голос.

– Кто-то стучится…

Марк не смог разомкнуть глаза. Его сил осталось так мало: вся жизнь, что оставалась в его истощенном теле, теперь находилась в пальцах, которые сжимали гребень.

– Кто-то вошел в дом.

Он приоткрыл глаза и сделал глубокий вдох. Кто-то и впрямь ходил по дому, робко, тихо, неуверенно.

– Воробушек, – голос мамы становился обеспокоенным, – там кто-то есть. Идет сюда. Идет сюда…

Марк резко пробудился, округлив слипающиеся глаза. Он выпустил из рук гребень, встал на ноги, и тут же, прямо в дверном проходе, столкнулся нос к носу с Николь. Она отпрянула, увидев Марка, и сразу же по-хозяйски уперла руки в бока.

– Ты вчера должен был дать мне деньги, – она запнулась. Перевела взгляд на постель, к которой Марк стоял спиной. Глаза ее округлились в неописуемом ужасе, она зажала рот и нос рукой и застыла на месте. Кровь отхлынула от ее лица, сделав кожу мертвецки бледной.

– Дай мне немного времени… – Марк улыбнулся ей в ответ, но Николь не смотрела на него – она смотрела на кровать, туда, где лежала его мама. Проследив за ее взглядом, Марк тоже посмотрел на постель.

Мама все еще лежала на постели. Ее белое лицо осунулось, щеки впали, глаза с черными веками закрыты и словно провалились в глазницах. Руки распластаны по кровати, голова запрокинута вверх. Вокруг – крошки от вареных яиц (немного было заметно и у ее белых губ). Густые каштановые волосы, как водоросли, вились по всей постели, идеально расчесанные. В них даже остался гребень. Марк застыл, и улыбка, которой он одарил Николь, так и не сходила с его губ.

– Зморз и Азорка… – выругавшись, онемевшими губами произнесла Николь и бросилась прочь из дома. Марк не шевельнулся: все смотрел на постель, где лежала мама. Тело мамы.

Она некрасива и счастлива, ей ни тепло, ни холодно, она не ощущает голода. Марк сделал шаг к кровати, ноги будто деревянные и не гнулись. В нос бил трупный смрад. Покачнувшись, он рухнул на колени около кровати и схватил своими влажными ладонями ее сухую ледяную руку. Пальцы матери не шевелились. Окоченели. Он прижал их к губам, а кожа ее руки оказалась мягкой и податливой. Не в силах моргнуть и дышать, он произнес на выдохе:

– Мама.

Ее тонкая шея медленно развернула тяжелую белую голову. Марк уставился в черные провалы глаз. Не размыкая ни век, ни рта, зазвучал голос матери:

– Нас разлучат. Достань перышко с шеи, коснись им моего лба.

Ощущение неправильности в этом незримом ужасе не останавливало Марка. Дрожащими скованными пальцами он снял с себя подаренный мамой амулет – скоро год, как он носил его, не снимая. Самым кончиком деревянного пера он коснулся ледяной кожи ее лба, ее неподвижного лица. В ожидании замер: скажет ли она что-то еще? Но лицо молчало, и голос в комнате больше не звучал.

В дом вошли люди. Первым шел Ганор, меряя тяжелыми ногами деревянный пол хижины. За ним семенила Николь, пряталась за его спиной, выглядывала из-за широких рук кузнеца и что-то не переставая говорила. За Ганором и Николь вырос высокий силуэт Дана, а там и Первуши, Якова и еще парней, мужчин и женщин. Марк сжал в руке перо и, не вставая с коленей, уперся лбом в холодную залежалую постель. Ганор растерянно остановился в дверном проеме, а на улице раздавались десятки обеспокоенных голосов.

– Парень, – окликнул его главный кузнец, – как ты, парень?

Марк не слышал его. Он прятал лицо и прижимал к губам деревянное перышко. Ему хотелось плакать, но бог скорби не послал ему ни одной слезинки. Ганор обернулся к мужчинам и жестом отогнал от себя Николь, как маленького ребенка. Она послушно вынырнула на улицу, и гул голосов зазвучал еще громче. Нестерпимо громко.

– Надо сжигать вместе с постелью.

– Или