Нечисть. Ведун - Tony Sart

Одеты псы были, как и прочие степняки, в длинные кафтаны, подбитые мехом да обшитые пластинами доспехов; широкие сапоги мягкой кожи; к седлам низкорослых, крепко сбитых коняшек приторочен скарб походный, сайдаки да тулы. Честно говоря, в какой-то момент страх мой уступил место ремесленному интересу, и я с неподдельным восхищением разглядывал диковинный народ. Мало кому из ведунов доводилось быть так близко. Они полностью оправдывали свое название: на плечах вместо человеческих голов красовались собачьи морды. Разве что более лобастые и крупные, нежели у простых псов или волков. Большие торчащие уши, клыки, пасти. Но языки не высовывали, крепко сжаты челюсти, сосредоточенно. Я смотрел на их простые человечьи руки, на то, как короткая собачья шерсть на шее переходит вдруг в человеческую кожу груди (у некоторых рукава были закатаны по локоть, а вороты кафтанов развязаны), и пребывал в тихом восторге. Не оборотни точно! Те обрастают полностью, обширно и даже излишне, чужеродно. У псоглавцев же все выглядело абсолютно естественно.

А еще меня поразили сабли кочевников. У кого в ножнах на поясе, у кого в руках, но все они были похожи. Похожи тем, что невиданные были мной доселе, совершенно другое искусство, совершенно другой стиль. Сабли обычных степняков я встречал не раз – и на торжищах, и у разного люда, – но были они свои… человеческие, что ли. Здесь же при всем обычном хвате и форме невозможно было спутать саблю псоглавца с любым людским оружием. Рукоятки украшены собачьими головами, гарда в виде разверзнутой пасти, язык обрамляет лезвие, которое все испещрено мелкими, совершенно незнакомыми символами. Искусная работа.

Пока я любовался оружием, которое буквально болталось у меня перед носом (или что там у меня было сейчас вместо него), на тропке набралось уже с десяток кочевников. Видимо, разделились, прочесывая лес, или же часть отправилась в объезд.

Один из них – видимо, главный – долго втягивал воздух, нюхал, водил лобастой башкой по сторонам, явно в смятении. Что-то коротко гавкнул своим. Или все же сказал? Но не успел он двинуть лошадь вперед, как у края тропки, где она уже скрывалась между пары елок, возник…

Храбрятя!

Стоял, с ленцой скособочась, разглядывал степняков.

– Эй, собачка! – с издевкой брякнул старикан, смешно поморщив шелушащийся нос. – Нюх потерял? Ну, что смотришь, отец, ловить-то будешь?

И Храбрятя, будто полностью утратив интерес к происходящему, с упоением полез ковырять пальцем в ухе.

Видать, что-то важное искал.

Я не знаю, понимают ли псоглавцы нашу речь, но то ли слова, то ли просто появление старичка привели кочевников в ярость. Главный несколько раз что-то обрывисто гавкнул, выхватил саблю из ножен (при этом чуть не отрубив мне пару веток) и рванул с места. Кони взрыли копытами влажную землю, ломанули вперед, толкая крупами друг друга. И помчали…

Но как-то вяло, неуклюже.

До Храбряти было не больше десяти саженей, но проезжали их степняки так долго, что хитрый старикан успел доковырять в ухе, рассмотреть результат, разочарованно прицокнуть и, вразвалку развернувшись, исчезнуть в лесных закоулках.

И только теперь невидимый кисель схлынул, и разъезд псоглавцев вломился следом в чащу.

Через мгновенье тропка, порядочно вытоптанная, опустела.

Мы шли через лес, следуя указаниям лешего, в надежде скоро выбраться к телегам. Не для того, чтобы проверить остатки груза, – надо было упокоить своих да почести воздать. Правильный обряд – истинный путь к ягам. Да и оставить мертвеца в поле не к добру. Ырка не уродится, конечно, но вот какой-нибудь встречник или иной вредный дух вполне себе.

Шли молча, потрясенно. Даже я, ведун, мягко говоря, ошалел от такого оборота, а уж что говорить про простых селян.

Уходили с благодарностями, крепко обещали помнить такую доброту леса, мужики клялись при каждом своем пути мимо обязательно почитать лешего, гостинцы привозить. Искренне кланялись за спасение. И только Прозя тихо спросил то, что злой змеей клубком засело у всех на душе:

– А они, псы, не вернутся?

Скрипнули коряги, застучал где-то дробно дятел, залилась песней пичуга – засмеялся лес:

– Если попутник взялся за дело, не вернутся. К вам так точно. А там уже как разгуляется малец. Захочет – через три дня выползут псы злые да голодные от дальней окраины леса, а захочет… – Ухнул в чаще филин, налетел резкий порыв холодного ветра, чуждый в жаркий день. – Захочет, и никто не выйдет.

Спас нас леший от зла степняков, от гибели. Уходили мы из спасительной чащи с благодарностью в сердцах.

Топая по широкой тропе (леший и тут расстарался – все кусты да колючки будто расступались, корни из-под ног уходили), я не сразу заметил, что рядом со мной вышагивает гигантский мухомор. Точнее, это с высоты своего роста я видел только шляпку гриба, но под ней, несомненно, был мальчишка.

Попутник.

– Хитро ты их, – шепнул я мальцу, чтобы не потревожить и так изрядно обалдевших путников. – Обернулся в Храбрятю, даже говорил, как он.

– Пф-ф, делов-то, – явно польщенный моими словами, «мухомор» махнул неопределенно хворостинкой в руке. – Эти дня четыре гнаться будут за стариком. Я и не такое могу! Помнится, лет триста назад забрели в наши чащи с десяток болванов заезжих… не, девять. Да, как сейчас помню, девять. Наглые, что твой порось. Хамить начали, в лесу безобразничать. И такое нас веселье с батей взяло, что мы им морок наслали один на всех. Соорудили общее видение. Честно тебе скажу, я тогда крепко соком березовым баловался, не разбавлял, поэтому такой дичи насочинял. В общем, намороковали им, что они идут побороть зло великое, а для этого надо перстень кинуть в недра земные, в лаву. Перстень, представляешь? А обратно на орлах! Ха-ха! Так и сгинули они в видениях, плутая вокруг березы…

Малец, который уже вовсю резвился, все же привлек внимание моих спутников, и теперь они с тихим почтением косились через плечи.

Я улыбнулся браваде малыша (хотя какой малыш, если несколько веков назад уже развлекался так). Но все же решил спросить о другом:

– Скажи, а второй разъезд псоглавцев куда делся?

Попутник глянул на меня из-под шапки-грибочка, прищурился:

– А то тебе, ведун, знать не обязательно.

На миг слетела личина веселого ребенка, проступило что-то древнее, мудрое, мощное. Моргнул, пропало. Вновь передо мной щербатая ухмылка, растопыренные уши и вздернутый нос.

Когда наши уже шли по вечернему полю к телегам, я на секунду задержался, повернулся на границе леса. Не спросил, сказал:

– Вы могли и не помогать.

– Могли, – кивнул попутник и вновь полез в