Тоска - Александр Александрович Павловский

стульев, а в углу царствовала кофейная тумба. С другой стороны, был вход в дом и кулер с питьевой водой. Напоминало предбанник и даже пахло также. Всё дело в древесине, которая впитывает запахи улицы и тепло внутри. Сохраняет в себе всё то, что потом становится душой дома. Запах, который даже со временем не забывается где-то далеко в терминале памяти. Он не то, чтобы с тобой говорит, он триггер тебя самого. Вечная память о том, кем ты был и кем хотел стать. Воображение не обязательно соответствует действительности и вот еще один аспект тоски. Скорее даже ностальгии.

– Вы знаете, я бы хотел попасть на экскурсию в вашу прекрасную усадьбу.

– Спасибо большое за комплимент, но она не наша, а принадлежит культурному фонду Коломны. – Девушка поправила непослушный локон и надела очки. Она выглядела уставшей, но не от тяжелой работы, а от долгого томления в ожидании этой работы. Каждый листок на стойке и подоконнике был идеально выровнен, почти по линеечке. Ручки стояли одна ко одной в стакане, а на бланке перед ней всё было выведено каллиграфическим почерком. – Какая именно экскурсия вас интересует?

– Я писатель – романист. Но в последнее время без особого вдохновения и мне нужен совет из прошлого, как писать.

– А чем же наша усадьба вам поможет? У нас только общая экскурсия о семье Лажечниковых, которым принадлежала усадьба. – Девушка смотрела на Лешу с удивлением и легкой иронией.

– На сайте города написано, что в Коломне проживал Иван Иванович Лажечников. Русский писатель, один из зачинателей русского исторического романа. Это же в его усадьбе я сейчас?

– Да, это усадьба Ивана Ивановича. – Девушка что-то вспоминала. – Но у нас нет экскурсии в его литературную жизнь.

– Что-то случилось, я услышал в коридоре ваш неразрешимый спор? – Из дверей дома вышел мужчина и зачесал обратно растрепавшиеся волосы.

– Молодой человек просит экскурсию в литературную жизнь Ивана Ивановича. Но у нас нет такой экскурсии. – Девушка на показ развела плечами, и её шея слилась с грудью под серым платьем.

– Ну почему же нет, Татьяна? Пусть молодой человек берет обычную экскурсию, но раз ему нужны литературные подробности, то я с радостью ими поделюсь. В этом нет никакой тайны, а, если это будет полезным, то зачем же скрывать? – Мужчина выглядел не старше сорока в белой сорочке и сером костюме без пиджака.

– Ну, раз Владимир согласился провести вам такую экскурсию, то с вас шестьсот рублей.

Я на мгновение переместился во времени. Та энергетика, что била на улице, здесь усиливалась в несколько раз. И дом, пережевав мои мысли решил сам вступить в диалог. Речь его была размеренной и богатой на выражения, смысл которых хочется переспросить несколько раз. В его стенах происходило столько событий, что он в праве по-хозяйски, в силу своего темперамента, быть уклончивым, но учтивым. Только моя потребность оказалась ему по душе. Он давно молчал, сохраняя поэзию для тех, кто сам придет за ней. Не раздаривать попусту строки из воспоминаний, а иметь честь выждать и рассказать их тому, кто услышит и поймет. Даже для тех, кто попросит на бис. И дом наконец-то выдохнул, наполнив легкие вновь, но уже для разговора.

– Так, что именно вас интересует в судьбе Ивана Ивановича? – Владимир вежливо кивнул и сложил перед собой ладони.

– Повторюсь, я писатель – романист. Но в течение года у меня есть трудности при написании нового романа. Никаких мыслей или идей, полная тоска. – Я говорил и сам понимал, как жалок в этот момент.

– И вы решили, что в усадьбе великого писателя сможете почерпнуть вдохновения и найти свою «музу»?

– Можно сказать и так. Не уверен, что получится, но попытка не пытка.

– Тогда давайте попробуем вернуть ваше вдохновение в нужное русло. Думаю, что сила этого места сможет вам помочь, как некогда помогала самому Ложечникову до того, как он поменял в фамилии букву, чтобы из купечества перейти в дворянство.

Дальше со мной говорил не Владимир, а дом. Он начинал с его голоса, но продолжал письмами, картинами и домашней утварью. Дом хвастался художественной лепкой, что чудом удалось восстановить, открывал шире рамы оконных глаз и рассказывал, что на заднем дворе еще цветет яблоневый сад, а за каждым нашим шагом он проглатывал шум половиц. В тишине всегда глубина и нарушение одного прерывает мысль говорящего. И ведь не вежливо смеяться в лицо хозяину, в надежде, что он не увидит. Найти смелость признать несовершенство хватает не у многих. Поэтому дом любит только тех, кто сам к нему приходит и ищет повод для разговора.

Переходя из комнаты в комнату, я не понимал, где нахожусь. Мысли предательски путались и то находили вопросы, то теряли и пускались снова в путь. Веревочка вилась, да клубок запутался. Мне хотелось знать больше, даже не только о семье, сколько о том, как человек писал. Я торопился, почти не вслушиваясь в то, что говорил Владимир. Я ждал, что будет комната в этом доме, где стоит письменный стол, к которому я смогу прикоснуться или посидеть. «Послушать» его письменные принадлежности или прочесть хоть одно письмо, написанное собственноручно. Такие вещи всегда оставляют после хозяина отпечаток силы, слова, характера. Источник вдохновения, одновременно источник проклятия. Но будь я проклят снова, если случайно нашел способ от него избавиться. Мне просто нельзя в другую жизнь! Там нет моего места и призвания. Всё, что мне дорого, находится в терминале В, куда я забыл дорогу и в течение года пропускаю каждый рейс. Но возможно у кого-то из прошлого еще остались наброски карт. И, если будет нужно, то я воспользуюсь ими всеми. А пока начну с первого письменного стола.

– При советской власти усадьба перешла в коммунальное управление. Эти стены содержали в себе несколько десятков семей, что ютились в каждом закутке этого дома. В тоже время усадьба потеряла всё, что было от богатства семьи Лажечниковых. Всё стало общим и разваровалось общими усилиями. Всё убранство дома воссоздано благодаря родственникам и культурному фонду. Многие вещи приносили местные жители. Каждый кто мог вносил свою лепту в общую историю города и памяти. Даже я передал несколько экспонатов. – Владимир произнес это с гордостью и дом ему ответил взаимностью.

– То есть, здесь почти ничего не осталось от писателя?

– Я так понимаю, что вас интересует его кабинет, нежели история семьи? – Владимир снова сложил перед собой ладони.

– Я был бы рад увидеть хоть что-нибудь, сотворенное его фантазией и воспроизведенное на бумаге.