Явье сердце, навья душа - Марго Арнелл

бодрая. Она окликнула одинокую путницу, а когда та повернулась, изумленно охнула. Приятное глазу округлое лицо, чуть простоватое и невинное, что всегда отличало ее от прочих невест Полоза…

— Иринка!

Та поморгала, будто не сразу ее вспомнила. А потом радостно ойкнула и расплылась в улыбке. Яснорада ускорила шаг, чтобы с Иринкой поравняться, а сама, пока шла, все вглядывалась в ее лицо. Не было в ней никаких явных перемен. Не то что Настасья, которая отрастила жабры и рыбий хвост. Быть может, чуть больше мудрости появилось в глазах Иринки — смотрела она совсем как-то по-взрослому. Взгляд скользнул по Маре и разом похолодел, будто в нем отозвалась притаившаяся царевнина стужа.

А в руках у Иринки — берестяные свитки. Те самые, из Кащеева дворца — из тех, что читали невесты Полоза или тех, что Морана держала в своей тайной библиотеке.

— Как ты здесь оказалась?

Вопрос этот наверняка волновал обеих, но первой его задала Яснорада. Иринка вздохнула — нелегкий, должно быть, ей предстоял рассказ.

— Поняла я однажды, что Кащеев град мне больше не мил. Моране об этом сказала. Она лицом посерела, но к Вию все же повела. А тот смотрел на меня так, будто заглядывал в душу. Ничего не сказал, что увидел, только спросил: «Хочешь узнать, кто ты?» Я и сказала, что знаю — Иринка я. Он говорит: «Родных своих хочешь найти?» А я и не знала, что у меня есть родные. Захотела, конечно, он и велел выдать мне бересту. А там — вся жизнь моя прошлая. Вся моя история. По ним, говорит, если сильно захочу, родных смогу найти. Я, ясно дело, захотела.

Яснорада никогда не слышала, чтобы Иринка за раз произнесла столько слов, но жадно впитывала каждое.

Выходит, Морана — пускай и царица, но все же подневольная, и Вий над жителями мертвого города имеет куда большую власть. Устанешь от дней, похожих друг на друга как две капли воды — всегда можешь попроситься на волю. Вот только многие ли на это осмелились? Сколько людей Нави пришли из мертвого города?

Столько вопросов, что кружилась голова — как у работяги, наказанного полуденницей.

— Что было потом? — опускаясь на задние лапы, заинтересовался Баюн.

Яснорада чуть не рассмеялась. В кои веки историю рассказывал не Баюн, и ему рассказывали не навьи духи.

— Потом по подземелью Вия я шла. Сбоку земля, над головой земля, и земля под ногами. И тянутся земляные чертоги, и тянутся. Думала, никогда оттуда не выберусь. Долго брела, пока свет не показался. Вышла откуда-то, будто из штольни.

Яснорада удивленно рассмеялась. Неужели Иринка помнила ее рассказы о шахтерах и старателях? Юная невеста Полоза была единственной, кто слушал ее. И единственной, кто не называл странной.

— Обернулась — а штольни уже нет. Гора только гладкая, без просвета. А впереди — дорога. Я и пошла куда глаза глядят, а тут и вы подоспели.

К городу они отправились вчетвером. Иринка рассказывала Баюну про свою прошлую жизнь — простую, незатейливую. Про родителей, которые ждут ее где-то в Нави. Имя красть Морана у нее не стала — наверное делала это лишь с теми, кому было чем откупиться. Мара по обыкновению молчала, Яснорада, погрузившись в раздумья, тоже. Скачущие мысли в голове и без того создавали оглушительный шум, да такой, что голову распирало от боли.

А потом были ворота, что распахнулись, едва путники приблизились. Ни рва, ни моста — только частокол из высоких бревен. Будто тонкие осинки друг к другу приладили и этим кольцом город обернули. А внутри — терема и избушки, как две капли воды похожие на кащеградские.

Разговорчивый Баюн (его умению разговаривать в Чуди никто не удивлялся) быстро узнал, что в городе живет мудрый волхв. И если кто и хочет узнать про семью свою потерянную (тут Иринка с Яснорадой с волнением взглянули друг на друга), то им к нему, к волхву.

У кудесника были длинные седые волосы, борода — еще длинней. Баюн обмолвился, что другими волхвы не бывают.

— Традиция, — шепнул он.

Просьбе Иринки волхв совсем не удивился. Казалось, она была далеко не первой, кто пришел к нему из мертвого города, чтобы отголоски прошлого отыскать.

Пока Иринка расспрашивала про родителей, Яснорада оглядывалась по сторонам. Убранство избы было куда скромней, нежели в их с Ягой тереме. Спал волхв на выкрашенной белилами печи — там осталось забытое одеяло. Кособокий табурет с двух сторон подпирали аккуратные, ровные собратья, на столе — щербатая пустая миска. Ни трав, развешанных всюду, ни колдовских оберегов…

«Я в городе Нави, у волхва», — вдруг пронзила мысль.

О чем шепталась с ним Иринка, Яснорада не слышала. Но от кудесника исходила спокойная уверенность — без чванства и надменности, что подкупало.

Они тепло попрощались с бывшей невестой Полоза. Напутствовали друг другу: Яснорада — чтобы дорога легкой была и чтобы Иринка отыскала свою родню. Иринка — чтобы Яснорада нашла в Нави свое место.

Когда Иринка скрылась за порогом, Яснорада рассказала волхву то немногое, что о себе знала — о том, что Ягая неподалеку от Чуди ее, перемазанную в земле, нашла. Но, казалось, куда больше волхва волновало то, что с Яснорадой случилось в Нави. Она охотно рассказывала, Баюн помогал, и историям, что из кошачьих уст лились, позавидовал бы и бродячий сказитель.

— Каждый из духов навьих, говоришь, в тебе свою признавал?

Яснорада вздохнула.

— И да, и нет. Видели свою поначалу, но кровью я не вышла, — неуклюже пошутила она.

— А ну дай-ка.

И в третий раз ее руку полоснули чем-то острым. На сей раз хотя бы не ногтем.

— Немудрено, что запутались, — проронил волхв, рассматривая кончик пальца с каплей ее крови. — Хотя полевик и мог бы признать.

— Злой он был на нас, — настороженно отозвалась Яснорада. — А вот луговички и впрямь не отставали.

— Немудрено, — повторил волхв. — Родную чуяли. В крови твоей — земля.

— Значит, полевая я нечисть? — ахнула она. — Луговичка или… полуденница?

Волхв отчего-то разулыбался. От выцветших, словно часто стираное платье, глаз в разные стороны разбежались лучики морщин.

— Да куда ж тебе полуденницей быть. Нрав другой — спокойный, терпеливый, безмятежный. Истинная дочь ты матери своей. Той, что многое дает и многое прощает.

Яснорада от волнения охрипла, а потому главный вопрос задал верный Баюн:

— И кто ж она, родительница Яснорадушки,