Явье сердце, навья душа - Марго Арнелл

Тяжесть правды сгорбила плечи Яснорады, но горящую внутри надежду не погасила.

— Все равно, — прошептала она горячо и упрямо. — Я должна предупредить Богдана, что его ожидает. У него семья, юность и музыка. Он все это оставит…

— И ты решила, что весть о скорой неминуемой смерти ему поможет? — горько усмехнулся волхв. — Думаешь, сделает ее не такой болезненной? Не сделает. Да и все муки, что уготованы душам, кончаются с Калиновым мостом. А дальше…

— Морана забирает их память, знаю. Но пока он помнит, что смертен, пока знает, что жизнь его скоро подойдет к концу, быть может, иначе распорядится отпущенными ему днями в Яви. И будет дольше с теми, с кем и должен быть.

Волхв долго глядел на нее из-под кустистых седых бровей. Вздохнул тяжело — не первый раз за их недолгую беседу.

— Твоя взяла, строптивица. Вот только свои слова обратно не возьму — не так-то просто протоптать тропинку в Явь. Даже если ты старый волхв и дочь Матери Сырой Земли.

— Вы не сказали невозможно, значит…

Он хрипло засмеялся — будто в горле что-то клокотнуло.

— Упрямая ты, каким корню и положено быть.

В голосе старца Яснорада расслышала одобрение. Не улыбнулась — жадно смотрела в его лицо, ожидая ответа.

— Есть в царстве Навьем ведьмы непростые. Босорками зовутся, босорканями.

— Вы ведь тоже кудесник. Чем так примечательны они?

Волхв снова неведомо чему рассмеялся.

— Душа у меня Нави навеки отданная. А босорки — двоедушницы. Одна душа у них навья, да притом нечистая, другая — человеческая.

— Значит, — медленно сказала Яснорада. — Они могут и в Яви бродить?

— Могут. И бродят. Своим вредить не посмеют, а над людьми как хотят измываются. Молоко у коров крадут для обрядов своих, кровь сосут человечью — чтоб дольше в Яви жить, чтоб красивей казаться. Детей своих, вечно плачущих, уродливых да семь лет живущих, на человеческих детей обменивают.

Яснорада сглотнула. И к этой ведьме ей придется обратиться за помощью?

— Одна из босоркань в Чуди живет.

— И чем поможет нам ее сила?

— Не сила мне ее нужна, — терпеливо отозвался волхв. — А ее двоедушие. Она живет в двух мирах одновременно, а для нас с тобой путь в Явь закрыт. Босорканя нам его и откроет, а мостиком — что Калинов мост — будут узы между тобой и твоим обреченным.

— Я согласна, — твердо сказала Яснорада. — Только… не называйте его так.

— Все они обречены, если поразмыслить, — улыбнулся волхв. — Да только ж разве это плохо?

Он кивнул подбородком на окно, на Навь, что виднелась сквозь слюдяные окна. Прекрасная, чудная Навь с ее изумрудными лесами и долинами, с полями, где на ветру колыхалось золото.

— У них своя там жизнь, — возразила она, вспоминая, как увлечен был Богдан, играя. Как счастлив был, просто беседуя с матерью и другом. — Ничуть не странно, что оставлять они ее не торопятся.

— Пожелают — и здесь ее обретут.

В памяти всплыло другое лицо — Иринкино. Яснорада хотела верить, что любящая семья спустя годы воссоединится уже здесь, в Нави. Вот только неправильно это, когда сын родителей ждет, а не родители — сына. Но она не стала спорить с волхвом, за душой которого две прожитые жизни, а сколько это в годах, трудно даже представить. Кудесник тоже что-то увидел в ее глазах, кивнул и тяжело поднялся.

— Идем к босоркане. Придешь одна — может и вовсе прогнать. Навьи люди и нечисти ей не интересны. И надо успеть до заката — ночью дверь она не откроет.

— Почему? — полюбопытствовала Яснорада.

— Да потому что в обоих мирах красотой босорканя ослепляет только днями. Ночь ее напускную магию отбирает, она страшная становится, что грех. Красноглазая, криворотая, со сморщенным, будто у младенца, лицом. Ночами от людей она закрывается.

Идти пришлось далеко — на самую окраину Чуди. Дверь им открыла прекрасная незнакомка. Однако обличье волоокой красавицы с длинной золотистой копной не обмануло Яснораду — в памяти были живы слова волхва.

Двоедушница поводила носом и в упор уставилась на Яснораду. А взгляд хищный — того и гляди, потычет в нее пальцем или попробует на зуб, как делают, проверяя подлинность монеты. Однако гостей она выслушила, глумиться и кокетничать не стала.

— Не знаю, выйдет что или нет, но за просто так в обряде участвовать все равно не буду.

— Что ты хочешь? — терпеливо спросила Яснорада.

— Силу чую в тебя я, силу природную…

— Зачем она тебе?

Босорканя загадочно улыбнулась.

— Знала б ты, как манит меня Явь, знала б, как много сил навьих у меня отнимает. Утеряю ее — и не смогу больше по каменным лабиринтам бродить. Будут от меня, как от чудища, явьи люди шарахаться.

— Обещаешь, что не используешь мою силу, чтобы им навредить?

Двоедушница округлила глаза.

— Кто сказал тебе эту глупость? — Натолкнувшись на упрямый взгляд, закатила глаза. Недовольно буркнула: — Обещаю.

Видать, и впрямь манила ее Явь…

— Как мне передать тебе мою силу?

Ничего сложного в той науке не было. Яснораде лишь нужно было вспомнить, как она впитывала силу из Матери Сырой Земли, касаясь ее даров, ощутить живущую внутри силу и захотеть ею поделиться. Выплеснуть ее, словно парное молоко из крынки.

Цена была уплачена, и настало время ритуала.

Мара не знала, отчего Яснорада так на нее разгневалась. Сама говорила: гусляр не суженый ей, не нареченный. Да и душа его была все ж на месте…

Или то ее раздосадовало, что Мара за ним наблюдала? Но разве Яснорада не делала того же сама? Не раз, не два она заставала навью беглянку с блюдцем колдовским. А в блюдце том, как в зеркале, гусляр отражался.

В ту пору, когда Вий изгнал Яснораду, Мара сама себя не понимала. То сбежать хотела из царства Кащеева, то остаться — ведь царство это было обещано ей. Ведь рядом была Морана, ее создательница. Внутри Мары словно ярилась вьюга, и успокоиться все никак не могла.

Тогда-то и пришла в ее покои царица. Властным голосом сказала:

— Приведи мне украденную душу. — Чуть смягчившись, добавила: — Я знаю, тебе это под силу.

А как же Морана? Мара скользнула взглядом по рассыпанной на полу бересте.