Зловещие маски Корсакова - Игорь Евдокимов

привстал, спустил ноги на пол и сорвал с головы мешок. Зажмурился, пытаясь привыкнуть к неяркому свету лампы. Наконец взглянул на гостя – и попытался высокомерно улыбнуться. С учетом окружения, вышло не очень.

– А, господин полковник. Я-то все думал, когда вы вновь почтите меня своим присутствием. Мы с вами не виделись с тех пор, как…

–…вас доставили из Смоленска в Москву, – вежливо подсказал полковник.

– Точно, точно, припоминаю, – закивал пленник. – Это был июнь… Сколько времени прошло?

– Достаточно. Сейчас начало сентября.

– Неужели? – удивился пленник. – Надо же. Я здесь совсем потерял счет времени…

– Немудрено, – согласился с ним полковник. – Я помню, что вы хотели бы разместиться в каком-нибудь комфортном дворце, где вас будут отменно кормить и поить дорогим вином. Но, надеюсь, здешние условия не сильно вас стесняют.

– Что вы! Я нахожу их… успокаивающими. Столько возможностей остаться наедине со своими мыслями…

Михаил Васильевич Корсаков очень сильно изменился за прошедшие несколько месяцев. Раньше он выглядел моложавым пятидесятилетним красавцем, чьи волосы были лишь слегка тронуты сединой, а усы вызвали бы зависть у любого гусара. Заключение в одиночной камере это изменило. Лицо почти скрывалось за посеревшими, грязными волосами и неопрятной бородой. Он сильно похудел – руки и ноги напоминали спички. Цвет кожи также подсказывал, что Михаил нездоров. Но, кажется, его это волновало – а скорее, НЕ волновало – в той же мере, что и полковника.

– Сентябрь, значит, – сказал он. – И что, вы все-таки посылаете моего племянника на Конклав?

– Он отправится туда по своей воле, – отозвался жандарм.

– И не жалко вам его?

– А что, в вас проснулись запоздалые родственные чувства?

– Вы можете мне не верить, но Владимир мне всегда нравился. Он напоминает меня в молодости. Так что – да, я несколько беспокоюсь. Вы ведь бросаете его на съедение волкам. Парень не готов.

– Вы недооцениваете его феноменальную удачливость и умение выпутываться из неприятностей, – оскалился полковник. – Он непредсказуем. Но в ваших силах помочь мне. И ему заодно. Не надумали рассказать что-нибудь полезное про своих друзей?

– А вы не надумали перевести меня в более комфортные апартаменты?

– Нет, – покачал головой жандарм.

– В таком случае и я нет, – прикрыл глаза Михаил. – Даже привык. Начинаю понимать прелести аскетизма.

– Хорошо, в таком случае наслаждайтесь дальше, – согласился полковник. – Столько, сколько душе угодно.

– Не думаю, что пробуду здесь долго.

– Вы так уверены в своих покровителях?

– Полковник, вы уже проиграли, просто еще не видите этого, – устало ответил Михаил. – Думаете, Владимир сможет помешать им в Венеции? Нет. У них есть план на любой случай. Что бы он ни сделал, это приведет к одному и тому же результату. Днем раньше, днем позже. И, как я уже говорил вам во время одной из наших милых встреч, когда вы оставили мне на память этот подарок… – Пленник вытянул к свету ладонь, демонстрируя следы вырванных ногтей на кончиках пальцев, и закончил мысль: – Что бы вы ни пытались сделать со мной – это лишь толика тех страданий, которые ждут меня, если я их предам. Вы проиграли. Мы победили. Нам с вами лишь остается достойно принять результат.

– В отличие от вас, я не фаталист, – ответил полковник. – На сегодня я вас покину. Рекомендую поспать. Набраться сил. Я собираюсь ненадолго здесь задержаться. И завтра мы продолжим наши… беседы.

– Спасибо за предупреждение, – вежливо кивнул Михаил. Он невозмутимо натянул на голову мешок и вытянулся на нарах, предоставляя собеседнику возможность вновь пристегнуть его.

Когда жандарм зафиксировал обратно все ремни и трижды стукнул в дверь, из-под капюшона раздался приглушенный, но спокойный голос Михаила:

– Доброй ночи, господин полковник.

II

1881 год, октябрь, Венеция, вокзал Санта-Лючия

Говорят, что прибывать в Венецию нужно с моря. Обязательно ближе к закату, в «золотой час», когда теплые лучи солнца ложатся на старый город, освещая колонны на пьяццетте Сан-Марко, купола одноименной базилики, высоченную иглу кампаниллы и расположенную на другом берегу канала церковь Санта-Мария делла Салюте. В такие моменты La Serenissima[27] влюбляет в себя и навечно поселяется в сердце человека, узревшего ее красоты.

Правда, никто не уточняет, что же делать, если налетает холодный морской ветер, а море штормит так, что волны белыми брызгами разбиваются о камни набережной и не пристанет ни одна лодка. А октябрьская погода любила подкидывать подобные сюрпризы.

Поэтому Корсаков предпочел взять в Вене надежный билет на поезд прямиком до станции Санта-Лючия – единственного венецианского вокзала. И сейчас получал от путешествия несказанное удовольствие. Соленый ветер задувал в купе через открытую форточку, а бескрайнее зеленоватое море виднелось из окон по обе стороны вагона. Поезд ехал по узкой насыпи, сооруженной еще австрийцами, которая связывала Венецию с материком. Поэтому пассажирам казалось, что их вагон скользит прямо по водной глади. С романтикой морского путешествия не сравнится, конечно, но свое очарование у этого процесса определенно присутствует.

Утро выдалось, к счастью, солнечное, потому что за ночь Корсаков успел порядочно замерзнуть. Из Вены до итальянской границы его вез австрийский поезд – комфортный и отапливаемый. Так что на одной из тирольских станций Владимир даже улучил момент и выглянул выпить холодного пива – столь успешно печки поезда отгоняли осенний морозец. Смена составов произошла уже в глубокой темноте в маленькой альпийской деревушке Понтебба, где пассажиры пересели в итальянские вагоны. А они оказались уже неотапливаемыми. Ночью. Осенью. В горах.

Корсаков (ехавший в купе один) укутался во всю теплую одежду, которую запас в багаже, но даже этого оказалось недостаточно. Весь остаток ночи его грела только мысль о том, что страдать осталось недолго – он ехал по законченной в 1879 году ветке, которая сократила время в пути до одних суток. В противном случае ему пришлось бы ползти через Инсбрук, Верону, Виченцу и Падую. Если дела с вагонами там обстояли не лучше, то у него были все шансы замерзнуть насмерть.

Когда за окном забрезжил рассвет, Корсаков смог отвлечься хотя бы на виды за окном. Дорога шла по живописнейшим горам. Густой утренний туман, зацепившись за зубчатые вершины, медленно сползал в долины. По серым склонам, поросшим редким лесом, стлались клочки облаков. Где-то внизу, меж каменистых ущелий, блестела лента реки, змеясь среди разбросанных домиков с черепичными крышами. Поезд мягко покачивался на рельсах, проносясь мимо крохотных станций, где редкие путники, кутаясь в теплые пальто, провожали его взглядами, прежде чем раствориться в морозном воздухе. Вскоре заснеженные горы