Нечисть. Ведун - Tony Sart

Растерянности волкодлака мне хватило, чтобы схватить его и с силой вдавить серебряную бляху прямо в морду.

Меня оглушил жуткий вой.

Я вжал голову в плечи, зажмурил глаза, но продолжал прижимать заветный амулет, каждую секунду ожидая мощного удара, который отшвырнул бы меня прочь. Но серебро делало свое дело, волк почти сразу ослаб, повалился на землю и лишь продолжал выть от боли.

Я, осмелев, оседлал зверя, уже двумя руками вдавливая бляху в мохнатую скулу, как вдруг осекся.

Этак и убить можно оборотня. Хватит уже с него!

Я с трудом выдрал буквально впекшуюся в шкуру бляху и медленно встал.

Убедившись, что волкодлак достаточно ослаб и теперь лишь жалобно скулит, я неверной походкой двинулся к дряхлому пню в центре поляны. Опершись руками о влажную труху, постарался выровнять дыхание. После чего вытащил из-за пояса нож и со всей силы вонзил его в податливое дерево.

И вдруг осознал такую простую, но ускользнувшую от меня мелочь:

– Клопов мне за воротник! Все продумал! Отвар сделал, обереги смастерил, нож заговорил… – Я ругался уже в голос. – А кто эту зверюгу будет кубарем через нож перекидывать, подумал? В нем весу пудов шесть, а я ну совсем не богатырь!

Продолжая ругать себя на чем свет стоит, я не сразу сообразил, что за моей спиной мгновенье назад замолк скулеж.

Я со всей возможной скоростью развернулся, чтобы кинуться обратно, вновь придавить серебром волкодлака, но успел сделать лишь шаг.

Навстречу мне уже летела мохнатая, клацающая зубами ярость.

В грудь больно ударило. Меня одним махом ухнуло оземь. В глазах моментально поплыли алые круги. Я понимал, что будь зверь не так ослаблен амулетом и моими оберегами, лежать бы мне уже с разорванным брюхом, но оборотень, сбив меня с ног, теперь застыл, покачиваясь, в каком-то шаге. Хрипло дышал.

Собирался с силами.

И прыгнул вновь.

Каким-то внутренним чутьем я выставил вперед две ноги, вбил свои сапоги в брюхо уже навалившегося на меня волкодлака и со всей возможной мочи толкнул его, направляя всю мощь прыжка зверя через себя.

Совершенно истощенный, глядя на мир вверх ногами, я будто в мареве видел, как лохматая рычащая громадина перелетает через пень.

Через нож.

И за этот кувырок происходило чудо. Шерсть отваливалась со зверя крупными неровными пластами, тело оборотня стремительно уменьшалось, исчезали животные угловатые черты, бугристые мышцы сменялись на гладкую покатость кожи, плеснула по воздуху длинная волна русых волос.

Миг – и то, что только что было оборотнем, исчезло по ту сторону пня.

Охая и потирая ушибленную грудь, я кое-как поднялся. Долго-долго пытался удержаться на ногах – перед глазами все плыло, а в затылке ныло от удара о землю.

Наконец, собравшись с силами, я медленно побрел к трухлявой махине. Второй раз за эту ночь опершись о влажную древесину, заглянул за пень, на всякий случай держа перед собой серебряную бляху.

На земле, освещенная совсем потерявшей страх луной, лежала девушка.

В остатках разодранного когда-то белого платья.

Человек.

Я дал ей свой плащ.

Пока выбирались из леса, я пытался разговорить ее.

Она почти ничего не помнила из поры волкодлака, лишь обрывки кровавых всполохов жажды охоты. Последним ее осознанным воспоминанием было лицо любимого, искаженное ужасом и болью.

И кровь, пульсирующая из разодранной шеи кровь.

А дальше лес, лес, лес.

И лишь полная луна возвращала этот страшный обрывок памяти, и выл оборотень от горя и отчаяния возле домовины суженого.

Говорила она мало, отстраненно, все еще не осознав себя.

Я не давил.

Я оставил девушку у Агнешки.

Добрая знахарка приняла несчастную, выслушала мои наказания, обещала позаботиться об Оляне. Думали, может, отвести к родне ее, да только девушка воспротивилась наотрез: не сможет она в глаза смотреть селянам после того, что с любимым сотворила. Пусть и по чужой злой воле, а все ж своими руками. Уж лучше на отшибе сельской ведьме помогать, коль та приютит.

Агнеша кивнула: живи уж. Да и в ремесле лишние руки будут.

Уже почти распрощавшись, я вдруг вспомнил. Повернулся к Оляне, показал неумело на ее лицо, пробормотал:

– Ты теперь человек. Значит, это… через пару дней пройдет.

Девушка осторожно коснулась щеки, где густо алел круглый кровоподтек с явно различимым силуэтом хмурого бородатого дядьки.

Поморщилась от боли.

Домовой

И это место стороной

Обходит сельский люд,

И суеверные твердят:

«Там призраки живут».

«Проклятый старый дом», Король и Шут

Я совершенно не мог припомнить близлежащих поселений, а потому стало большой удачей, когда я буквально вывалился с лесной дороги к этому подворью, одиноко застывшему у окраины заснеженного поля. Я без раздумья заспешил к манящим теплым огонькам в окнах.

Комья снега нехотя таяли, пропитывая полы жупана.

Я немного помялся в сенях, неуверенно переступая с ноги на ногу. Ледяная короста, плотно покрывавшая штаны и поршни, уже образовала подо мной немалую лужицу. Это еще больше смутило меня, но я все же шагнул вперед, протискиваясь под низкой притолокой в общую хату.

Убранство и быт этого жилища ничем не отличались от многих других, обширно раскиданных по великим нашим землям. Белесой глыбой в углу громоздилась печь, исходя жаром, и я, изрядно околевший в дороге, всем нутром потянулся к пышущему теплом камню. Однако не двинулся с места. Вдоль бревенчатых стен длинными рядами ютились лавки да скамьи, а в центре распластался широкий, грубо сработанный стол. Стол был древний, потемневший и обтертый не одним годом пользования. Невольно я подумал, что, возможно, хату срубили не вокруг печи, как водится, а вокруг стола. Эта вольная мысль меня немного взбодрила.

За деревянным исполином сидел могучий дед. Такой же потемневший, грубо сбитый и отесанный годами. Глава семейства, сразу видать. По обе стороны от него замерли остальные домочадцы: средних лет миловидная еще женщина да две девицы-молодухи. Все смотрели на нежданного гостя, то бишь на меня.

По-разному смотрели.

Хозяин глядел спокойно, хмуро, но без злобы. Женщина – видать, невестка деда – устало и чуть сонно, а девицы – с озорством. Впрочем, хихикать не решались: явно опасались строгого старика.

Я с трудом и скрипом поклонился (заиндевевший жупан все никак не желал оттаивать), стянув с себя шапку.

– Добра вашему дому,