Нечисть. Ведун - Tony Sart

Напрашиваться на ночлег я посчитал наглостью, хотя за порогом уже вовсю искрились звезды, перемигиваясь серебряными блестками с сугробами. Но отогреться чутка было необходимо. Путь мой был неблизкий, да все по снежным тропам. И хоть удалось изрядную долю проделать по раскатанным санным трактам, да все же и по непролазным оврагам пришлось поплутать. Благо погода все два дня пути была морозная да солнечная, без ветра. Попутно все шло. Но есть пределы сил человеческих.

Видимо, я, разомлевший от тепла, слегка ушел в свои мысли, а потому не сразу понял, что хата наполнилась тяжелым монотонным гудением – хозяин дома уже какое-то время говорил:

– …можешь располагаться, коль пришел. Только плохой человек погонит путника. А уж прогнать ведуна – накликать на себя бед.

Дед немного помолчал. Мне показалось, что он замялся. Будто прислушивался к чему.

– Оставайся до утра, – помедлив, прогудел он, – не след в ночь уходить.

Я еще раз поклонился, с благодарностью прижав ладонь к груди.

Ну конечно, он бы не отказал в обогреве и краюхе хлеба ведуну. Небось сразу приметил посох, а как я шапку стянул, так и очелье ведунское распознал. Да только не похож был дед на радушного хозяина, что каждого бродяжку ночевать оставляет. За девицами услед, опять же, когда молодой незнакомец в хате. Пусть и трижды ведун. Чай ведуны не какие-то острижники заморские, что баб сторонятся да сами в сарафанах ходят (слыхал я, что и такие есть). Так что явно далось это предложение ему поперек ведогоня.

Впрочем, меня это вполне устраивало. Честно говоря, я очень устал, а ночевать где попало в случайном овине не хотелось.

Я прошел к красному углу, шепнул благость дому, после протопал поближе к печке. Стянул уже согревшимися руками с себя жупан, расплел поршни, разложил одежду сохнуть, да и сам разместился, с блаженством наслаждаясь уютной теплотой и гудением печи. Тело сладко заныло.

А домочадцы, кажется, про меня забыли. Впадая в полудрему, я слышал, как шелестит платьями хозяйка, укрывая горшки да крынки, как ворочается и тяжело сопит дед, видимо, возится с каким инструментом, да о чем-то шушукаются девушки.

Под этот убаюкивающий гул, под мягкий свет лучин и наполнявшее меня тепло я окончательно разомлел и моргал все медленнее…

И сам не заметил, как провалился в тяжелый сон.

Очнулся я оттого, что меня будто кто-то теребил за плечо.

Зевая, не совсем придя в себя, я озирался по сторонам.

В хате было темно, черные тени клубились по углам. Уловить хоть какие-то очертания можно было только благодаря звездному свету, что силился пробиться сквозь небольшие мутные оконца. Холодное неверное сияние выхватывало из темноты силуэты лавок, лилось серебристым потоком на паласы, густо застилавшие полы, с опаской огибало мрачную громаду исполинского стола и украдкой, уже изрядно ослабевшее, прокрадывалось мимо моих ног к печке.

Спросонья дом показался мне каким-то опустевшим, диким. Не было в нем тепла людского обиталища. Я непроизвольно тронул теплую печь, словно ища защиты у сердца дома. Наверху, под сводом потолка, где-то на самом спальнике печи что-то невнятно заворочалось.

Этот жилой, живой шум мигом заставил ледяные когти страха отпустить мое нутро. Что только ночью дурной не почудится. Вон же, спят хозяева на печи, сопят, переворачиваются с боку на бок.

Я хмыкнул, облизнул пересохшие, обмороженные губы и собрался вновь заснуть. На этот раз поудобнее приспособив свой кожушок под голову. Но вдруг поймал на себе пристальный взгляд.

По левую руку от меня, прислонившись плечом к углу печи, стоял невысокий, очень плотного вида коренастый дядька. Скорее даже, он был коротыш, не выше отрока лет восьми. Мне едва доходил бы до пояса. Хотя, приглядевшись, я понял, что скорее до груди – роста ему изрядно придавал громадный домашний горшок, плотно натянутый на лобастую голову. То ли корчага, то ли кисельник. Честно говоря, я не силен в тонкостях названий утвари – быт бродяги скуден, да и в капище мы столовались скромно.

Дядечка этот был мордат, с хитрым, но добрым прищуром блестящих глазок, от которых рассекались по лицу частые морщинки, огибали громадный алый носище и прятались в густой окладистой бороде. Борода, видимо, была гордостью дядьки: седая, пышная, аккуратно разглажена и разложена по пукам. Может быть, даже смазана сальцем для поддержания формы. Знатная была борода. По самый пуп. Так что я смог в неверном ночном освещении разглядеть только низ штанов, онучи да громадные лапти. Мал дядька, да ножищей не обделен.

Ошалело разглядывая коротышку, я поймал себя на мысли, что готов биться о заклад на собственное очелье, что минуту назад у печки никого не было. Робкая попытка предположить, что это кто-то из родни хозяев, до поры обитавший в дальних пристройках, а теперь от бессонницы решивший пошастать по дому, провалилась почти сразу. Эту мысль я придумал скорее для порядку, тут же поняв, что передо мной домовой.

Выдавали его длинные, торчащие в стороны уши и хищные, не по-человечьи заостренные ногти на пальцах, которыми он поигрывал в бороде. Да и горшок на голове не каждый носить умом дойдет.

Я приложил руку к груди, чуть поклонился:

– Гой еси, батюшка! – Я всегда старался обращаться к разумным представителям Небыли почтительно, подчеркивая их старшинство. Нечисти это зачастую льстило, да и было недалеко от правды – практически все духи мест относились к древним народам, обитавшим на землях задолго до прихода людей. – Прими и ты гостя. Прости, что без гостинца, – с дороги я, без краюхи прибился. Не серчай!

Дядечка медленно закивал, продолжая по-хозяйски меня разглядывать.

Ничего не сказал.

Я немного смутился. Сильного зла ждать от домового не приходилось – от лютой обиды разве что в поршни напрудил бы или жупан изорвал. Да и не нарушил я обычаев гостя, не за что меня корить было.

Но молчание дядьки давило.

На печи снова заворочались, и я с опаской подумал, что вот проснутся хозяева, сунутся посмотреть, а тут гость с нечистью домовой заговоры творит. Хоть и ведун, а все страшно. Еще погонят с перепугу в ночь.

А на мороз не хотелось.

На печке за трубой что-то громыхнуло, зазвенело, и вдруг раздался тоненький, но ужасно скрипучий противный голосок:

– Спроси, что ты жмешься!

Говорящую (голос явно был женский, но никак не мог принадлежать ни одной из домочадцев) я не видел, но почему-то представил себе что-то маленькое, юркое и очень… ворчливое.

Эта болтовня