Знаток: Узы Пекла - Герман Михайлович Шендеров

Старенькая она была ужо, Купава-то. Выучила меня, чему могла, да преставилась себе тихонько. Я крышу-то над печкой разобрала, как велено, и понеслась душа в рай. А я одна у тела осталась – думала, чего ж теперь делать-то, в город ехать? Отца искать? Он один раз письмо прислал, с тех пор ни слуху ни духу. Я у нечисти спросила, дык те мне сказали, что отца моего в бараке зарезали. Может, и обманули… Нечистым только волю дай, так они уши тебе трубочкой завернут. Не верь им ни в жизнь!

Дошли до хаты. Дема едва-едва доковылял до своего лежбища, свалился как подкошенный; голову крутило как на карусели. Его вырвало – Купава едва успела поставить ведро. После положила его голову себе на колени и продолжила рассказ. – Схоронила я бабку Купаву по славянской традиции – под порогом, чтоб стерегла она меня, от людей недобрых обороняла. А сама наутро одежу ее надела, горб смастрячила из тряпок да вышла в село к людям. Дай, думаю, проверю, как отнесутся? Мне еще суседко допомог, прихорошил добре, так что я и впрямь як Купава стала. Люди-то простые, они глядеть глядят, а дальше носа не видят, чего ожидают – того и бачут. Никто подмены и не заподозрил…

– Кроме меня! – с глуповатой гордостью поправил Дема.

– Да. Кроме тебя. Ну и спросили, где ученица, я и соврала – так, мол, растак, уехала, курва такая, в город, бросила меня, старую. Студентка таперь в университете минском. Селяне повздыхали, гостинцев дали. Так я и поняла: а кому я, сирота, нужна-то? Да еще с такой родословной – кулаки одни да дворяне бывшие в роду. И сумасшедшие. А тут, глянь, я все умею, все могу уже. С голоду не помру уж точно. Я сама знаткая! И не хуже бабки Купавы, та по старости лет заговариваться начала, ошибки делать. А я молодуха, сил полно, любую паскудь рогом загну! Книжки разные читаю, учусь – ты дома видел. Ты про кумельгана не говори ничего, то случайно вышло, он меня, собака, врасплох застал. На грудь не пялься, ирод! Я тебя к матери обратно спроважу!

– Да ни в жисть…

– Ага, ни в жисть. Так и поверила. Ох, откуда ж ты взялся на мою голову… Ладно. О чем я? А, про возраст. Коли б я честно сказала, что Купава померла, а я таперь заместо нее знатка новая, так надо мной все посмеялись бы. Ну якая знатка из девки молодой? А к возрасту у нас всегда доверие… Я и тебе скажу – коль сам станешь когда знатком, всегда прикидывайся старше, чем ты есть. Нибыть старик ты, зразумел? Шоб на людях солидней казаться.

Дема кивнул, мол, урок усвоен.

– Ох, засиделись мы, уж петухи пропели. Ложись спать давай, я тебе отвара зроблю, поправишься скоро. Шишку твою вмиг залечим. Да вот еще. Пошли-ка, ко мне в кровать ложись, там помягче, я у печки вздремну. Давай-давай! Зараз чайку сварю в самоваре, блинцов напеку, ты подреми пока, Дема.

– А сколько… Сколько тебе-то?

– Чего? Годков? Эх ты, разве ж такое у женщин спрашивают? Двадцать три сполнилось. А тебе на кой знать? Давай, спи уже. И да, слушай, спасибо тебе… Выручил сегодня, молодец. Но учиться тебе еще много надо, зразумел?

Прохладная рука Купавы нежно погладила ученика прямо по шишке, но вместо боли пришла какая-то отупляющая легкость – будто ангел махнул крылом, и тот погрузился, наконец, в глубокую, как колодец, дрему без сновидений.

С-СР-Р-РКР-РЯ!

Сквозь сон Дема слышал, как она стряпает на кухне, копается в своих книжках и подметает пол. Подумал, каково ей было эти пару месяцев – приходилось ведь прикидываться старухой не только на улице, но и дома. И только по ночам, пока он спал, она могла быть сама собой… Поутру Купава выгнала его с кровати, сказав: подлечился уже, хорош балдеть. И начался вроде бы обычный распорядок жизни, с ранними подъемами, с бесконечной работой и учебой, только вот теперь знаткая перестала скрываться – ходила по избе в образе девки, а как просители придут – за минуту превращалась в старуху, ученик только и успевал дверь открывать. Дема не переставал удивляться искусству перевоплощения; впрочем, учитывая помощь суседки, он не сомневался, что и знаткое ремесло тут замешано.

СТР-РУМ!

За избавление от кумельгана их щедро отблагодарили – Купава устроила пир из блинов и киселя, даже пирог брусничный спекла. Потом летний пост почался, одной рыбой да бульбой питались, а то и пустой капустой, як скотина какая. Купава в Бога верила, блюла церковный устав. Удивлялась еще, когда Дема всякое говорил, чего от коммунистов наслушался. Не злилась, а именно что удивлялась – ей такие вещи были в новинку. Она и не слыхала толком про Марксов и Энгельсов всяких.

Раз с утра просители явились – корову сыскать. Дема отправился в лес да сам ее нашел, привел к хозяевам – буренка всего-то заплутала в трех соснах, увлеченная нежным клевером и кашкой. Получил в гостинец банку творога и лукошко клубники. На обратной дороге нарвал целый букет полевых цветов: тюльпанов, ирисов, колокольчиков. Зашел в продмаг, упаковал все в газету, чтоб красиво смотрелось. Тряпку спросил и сапоги начистил до блеска. В общем, явился домой как жених, при всем параде.

КХРУМ!

– Ты чего это?

– Да вот, гэта, порадовать тебе хотел… На, держи! Подарок!

Она расставила цветы по горшкам, поставила на стол творог с клубникой. Хмыкнула задумчиво.

– Ну, порадовал, дзякуй… А зачин тот выучил, что говорила?

Дема закатил глаза. Опять зачины клятые! Вот будто не о чем еще поговорить!

ХР-РУСТЬ!

Зачины он, к слову, выучил почти все. Мог и полевика с лешим призвать на разговор, и уроченье снять, и анчутку отогнать сильным словом. Зачины только и отлетали от зубов, он заучивал их на манер стихов: «У Лукоморья дуб зеленый…» Заговоры читал едва ли не лучше наставницы. А вот с травками путался, временами даже крапиву от белой яснотки едва отличал. И вместо отваров получались не снадобья, а непонятное варево – не понимал он, когда что сыпать, когда мешать, когда и вовсе не трогать. Да и как тут поймешь, когда эта дивчина к печке не подпускает, постоянно кашеварит там чего-то?

– Звучный голос у тебя, тебе бы в военные! – довольно цокала языком Купава, слушая, как он читает заговоры.

Времени немного прошло, и как раз на Петров пост, летом, война-то и началась. Германия на СССР напала. Дема слыхал там раньше по