Явье сердце, навья душа - Марго Арнелл

— Может, нам еще выпадет случай отсюда уйти.

— Было бы здорово… — мечтательно протянул Финист. — Только подумай — увидеть новые края, другие народы…

Горняки утверждали, что за пределами Кащеева града их ждали лишь дикие пустоши, протянувшиеся на сотни верст вперед. Он не верил.

— А если не выйдет… Не так здесь и плохо, — пожала плечами Марья. — Ты работаешь, я царице служу. Как Полоз себе невесту выберет, можешь меня в жены брать. Раньше нельзя — Морана не одобрит.

Финист покраснел. Он, конечно, думал когда-нибудь жениться, но чтобы так скоро? Разве он не слишком для этого молод? Финист жил совсем недолго — он даже не застал приход Карачуна, который должен был усыпать землю снежным пологом.

Часто его сомнения прорывались наружу — хорошо, в руднике было, с кем поболтать. В конце концов он, кажется, успел всем надоесть своими разговорами о Марье. Даже старый горняк, которого все называли просто Михалычем, устал над ним подтрунивать.

— Ну что ты ломаешься как девица! — в конце концов с досадой махнул он рукой. — Любишь ее или нет?

Финист задумался и честно сказал:

— Не знаю. Вроде люблю.

— Вроде люблю, — передразнил Михалыч.

Финист вздыхал. Марьюшка — девушка бойкая, своего терять не привыкла. И серьезная. Несколько свиданий при луне — и она уже вверила ему свое сердце. Он и счастлив его принять… Но жениться?

Погруженный в мысли, Финист привычно работал киркой, откалывая крупные куски породы. Он до сих пор был слишком худым и, по мнению остальных горняков, слишком слабым. Однако он тешил себя надеждами, что однажды поравняется с ними в силе. И станет хоть немного похож тех богатырей, о которых, будто они неладны, поведали дворцовым девицам берестяные книги.

Ему нужна только Марья… но кто не любит богатырей?

Сказал бы приятелям-горнякам такое — точно бы засмеяли. Вот Финист и предпочитал не говорить. Лишь махал киркой снова и снова, пока не услышал рядом смех. Женский смех — звонкий, переливчатый. Он вскинул голову с улыбкой, думая, что Марья, которой вечно на месте не сиделось, пришла в штольню его проведать. И неважно, что день был в самом разгаре, и ей полагалось развлекать Морану во дворце своей болтовней.

Улыбка поблекла. Вместо неугомонной Марьи Финист увидел незнакомку с длинной черной косой и изумрудными глазами в таком же изумрудном платье в пол. Мысленно ахнул. Горняки часто шептались о некоей красавице, хозяйке — хранительнице — малахитовой горы. Правда, Финист никак не ожидал, что она встретится… ему. Он любовался ее профилем — не как юноша, а как художник.

«Вот бы ее зарисовать…»

Лицо хозяйки с тонкими, правильными чертами и ее точеная фигура так и просились быть запечатленными. Марью он уже много раз рисовал, рисовал и Морану — по личной просьбе царицы, узнавшей от Марьи про его «талант».

— Давно я за тобой наблюдаю, — наклонив голову, певуче сказала хранительница горы.

— Почему именно за мной?

— За многими я наблюдала, не с тобой одним разговаривала. И все же есть в тебе что-то особенное… Природу в тебе чую родную, двусущную.

— Что это значит? — заинтересовался Финист, откладывая кирку.

— Сущность в нас есть иная, помимо человеческой. Я, например, могу ящеркой обращаться.

— Я тоже? — воодушевился он.

Хозяйка заразительно рассмеялась.

— Свободолюбив ты слишком для ящерки. Но я чувствую в тебе странную силу… Слабую — будто отголосок силы, ее эхо. Странно, что ты ничего не знаешь о ней.

— Иногда я мечтаю о том, чтобы сбросить с себя кожу и взлететь в небо, — неожиданно для самого себя признался Финист.

— Так что же тебе мешает?

Финист окончательно растерялся. Как что? Он же человек!

— Научу я тебя, горемычный! — озорно вскрикнула Хозяйка. — Будешь слушать меня — научишься личиной второй обращаться!

Превратившись в ящерку, она взобралась под самый потолок, и была такова.

Однако вернулась к нему, озадаченному, в тот же вечер. И начала, как сама сказала, «уму-разуму учить».

С той поры Финист повадился уходить от горняков, чтобы побыть с Хозяйкой горы. Внимательно ее слушал, но ничего путного не выходило. Как был человеком, так им и оставался, сколько бы изумрудная ящерка ни вилась возле ее ног.

Характер у Хозяйки был вспыльчивый, переменчивый. Она то хохотала, как юная девушка, то злилась на Финиста и называла неумехой. В конце концов сказала:

— Устала я от тебя. Хоть помочь и хочу, а вижу, что не сумею. Я с рождения лелеяла свою двусущность и с рождения ящеркой вилась меж камней. Если не знаешь сам о силе своей, значит, ею тебя наградили.

— И что делать? — спросил Финист.

Расстраиваться он не спешил — мир большой, непременно найдет кого-нибудь, кто сумеет ему помочь.

— Прорублю я тебе путь в горе, чтобы проход вел прямехонько к берендеям.

Сердце Финиста взволнованно застучало. Значит, он мог попросить Хозяйку вывести их с Марьей за пределы Кащеева града?

«Прости, Марьюшка, не сейчас. Для начала мне нужно понять собственную сущность».

Двусущность, если верить Хозяйке горы.

Он поспешно согласился — непостоянная Хозяйка могла передумать в любой момент. Взволнованный переменами, Финист совершенно забыл спросить: а кто они, собственно, такие, эти берендеи?

Глава тридцатая. Зов Матери Сырой Земле

Долго Яснорада обдумывала слова Богдана. Его самого давно уже не было рядом, а голос вновь и вновь раздавался в ее голове, словно записанный на явью пластинку.

— Нам не убедить Морану отменить сделку, — со вздохом сказала она Баюну.

— Не убедить, — согласился он. — Царица мертвых на редкость упряма.

— Но если не она, то кто способен спасти Матвея? Ты больше нас о чарах Нави знаешь. Какая сила способна мертвого оживить?

Баюн задумался, прислушался, верно, к навьим шепоткам.

— Вода, надо полагать, живая. Вот только добраться до нее непросто. У Алатыря, начала и отца всех камней, она течет, на острове Буяне.

Яснорада помолчала, в волнении покусывая нижнюю губу. Вскинула голову, через силу улыбнувшись:

— Значит, на остров Буян, за живой водой!

Яснорада искала Мару в Чуди и, к своему удивлению, нашла ее в школе. Анна Всеволодовна, сидя напротив Кащеевой дочери, что-то негромко ей объясняла.

— Ты? Здесь? — не сдержала удивления Яснорада.

Мара подняла на нее спокойный взгляд.

— Мне